Проезд «пломбированного вагона» (в действительности не все его двери были заперты, а «закрытая» зона отмечалась меловой чертой на полу) по столице Германской империи привлек тогда внимание международной прессы, а позже — международных историков. Немецкой прессе приказали молчать
[2725]. В Берлине поезд, соблюдая величайшую секретность, перегнали с Ангальтского вокзала, куда приходили все поезда с юга, на Потсдамский и поставили на строго охраняемый запасной путь
[2726]. На вокзале, куда «никого не пропускала усиленная охрана», находилось «много одетых в штатское офицеров Генерального штаба»
[2727]. «После многочасового пребывания» на запасном пути, которое отметил — не объясняя — и Штреб, состав ранним утром перевели на Штеттинский вокзал, откуда отправлялись поезда на север, и «12 апреля в 7.15 поездка продолжилась с тогдашнего Штеттинского (ныне Северного) вокзала»
[2728].
По причине строгой изоляции подробностей наружу просочилось очень немного. Русские газеты сообщили о совещании Ленина с рейхсканцлером Бетман-Гольвегом и Шейдеманом
[2729], что тут же опровергли и немцы, и большевики.
Временное правительство получило достоверные сведения о некоем заключенном в Берлине «тайном договоре»
[2730]. Учитывая строгую секретность и плотное военное оцепление эшелона, необходимость для выделяющих средства германских ведомств надежно гарантировать, что получатели не будут отклоняться от поставленных целей, затянувшуюся остановку в Берлине и ее предполагаемое воздействие на мирные планы ВК и рейхсканцелярии, заключение договора кажется правдоподобным
[2731].
Руководил транспортировкой русских эмигрантов начальник «отделения политики» отдела IIIb берлинского тылового учреждения Генштаба, прямой преемник Рудольфа Надольного капитан Дитрих фон Хюльзен. В самом поезде командовал ротмистр Арвед фон дер Планиц. Его назначил лично Людендорф согласно совету министра иностранных дел Циммермана «доверить руководство проездом через Германию тактичному офицеру, разбирающемуся в политике, на выбор которого могло бы оказать влияние Высшее командование»
[2732]. Планиц был «подходящим офицером» для этой задачи и обладал «соответствующей информацией»
[2733]. Ему подчинялись другие сопровождающие офицеры, ехавшие в отдельном купе
[2734], в том числе лейтенант Бюринг. Поездка проходила «очень слаженно», путешественники остались «весьма удовлетворены предупредительностью германского правительства». В Берлине поезд посетил «офицер в штатском»
[2735].
Если бы этот офицер пришел не в штатском, связь его с замаскированной под перевозку репатриантов из Швейцарии «спецоперацией Ленина» была бы понятнее. Личность офицера не установлена. Следует исходить из того, что его появление послужило прелюдией ко многочасовым беседам или переговорам, о которых в официальной немецкой корреспонденции не упомянуто. Вероятно, такие беседы проводились в поезде или в хорошо укрытом от посторонних глаз месте где-то поблизости с представителями заинтересованных ведомств. Последние готовились к приезду Ленина и ожидали решений огромного значения: когда 3 апреля выяснилось, что Ленин отбудет из Швейцарии после Пасхи и поедет в Швецию через Берлин, Министерство иностранных дел запросило у главы Имперского казначейства графа Рёдерна колоссальную сумму в 5 млн марок на политические цели в России с условием, что сведения об их применении будут предоставляться только устно! В последний рабочий день перед пасхальными каникулами, Великий четверг 5 апреля, казначейство отпустило запрошенные средства
[2736]. По сведениям Бурцева (со ссылкой на Э. Бернштейна), Ленину сразу же выплатили по крайней мере часть этих денег.
Поиски немецкого партнера (или партнеров) Ленина по переговорам в Берлине ведут историков к Курту Рицлеру
[2737]. В пользу его кандидатуры говорит в первую очередь тот факт, что его «работа над русской революцией» по поручению рейхсканцлера красной нитью проходит через все военные и послевоенные годы. Именно Рицлер предположительно открыл глаза своему шефу Бетман-Гольвегу на значение «живущих в Швейцарии политических ссыльных [sic]», каковое побудило рейхсканцлера задним числом (11 апреля 1917 г.) приписать перед императором заслугу всей акции себе
[2738]. Поскольку ВК предпочитало делать вид, будто Ленин отправился домой через Германию по собственному желанию с разрешения гражданских органов, в интересах рейхсканцелярии было поручить переговоры штатскому с необходимыми полномочиями, но со столь малым политическим весом, что в случае нежелательной огласки или неблагоприятного исхода бесед она могла бы их дезавуировать, не теряя лица. Такого человека в силу своей свободной, непрочной связи с рейхсканцлером представлял собой молодой Рицлер. Записи в его дневнике содержат важные отправные точки. Как раз 11 апреля он отметил, что «новости из России получше», и ждал «мира» «сейчас, пока мы еще не выбились из сил». После отъезда Ленина он 14 апреля записал: «Странное положение — мы сами устремляемся к катастрофе, но, может быть, и к победе». Хорошо, добавлял он, что «Россия через пару недель будет готова на большие уступки», — то есть время до ожидаемого ленинского переворота в те дни еще измерялось неделями, а не месяцами! Ввиду того, что «вся шовинистически ориентированная верхушка» «прогнила», перспективность подводной войны — «самая чудовищная ложь», а обанкротившиеся главы государства (император) и армии (Гинденбург и Людендорф) «с трясущимися союзниками близки к внутренней катастрофе», Рицлер считал «самым верным» «энергично и радикально уступать [sic] русской стороне и таким образом сначала вновь приобрести позицию, с которой мы более или менее сможем вести переговоры».
