8.3. Переход Рубикона
Въезд Ленина в Россию прошел удачно. Он работает совершенно так, как хотелось. От этого рев ярости антантовских социал-демократов Стокгольма
[2766].
Прибытие Ленина в российскую столицу его далекие помощники и местные партийцы праздновали как долгожданное историческое событие. Встречу ему устроили «помпезную, с прожекторами»
[2767]. Ближайшие товарищи подсели к нему в поезд еще в финском Белоострове, чтобы ввести его в курс дел в столице. Когда поезд вечером 3 (16) апреля пришел на Финляндский вокзал, Ленина провели в зал ожидания, до недавних пор предназначавшийся для царской семьи, где ему приготовили грандиозный прием. «Известиям» (№ 32) пришлось обратиться к лексикону прежних придворных хронистов, дабы надлежащим образом передать экстраординарный характер «возвращения Н. Ленина на родину». Комитет по встрече от Совета в составе его председателя Чхеидзе и членов Исполкома, включая Суханова, приветствовал вернувшегося теплыми словами. Перед вокзалом ждала привезенная ленинцами на грузовиках толпа из 5–7 тыс. солдат и матросов. Они встретили реэмигранта музыкой и цветами в уверенности, что он приехал встать в строй демократических преобразователей страны. Присутствующие партийцы лучше понимали что к чему и думали: «Ну, покажет вам Ленин… Не обрадуетесь!»
[2768] Матросы 2-го Балтийского экипажа, выстроившись шпалерами, образовали живой коридор, посередине которого командовавший ими офицер Максимов обратился к Ленину с речью, закончив ее выражением надежды, что Владимир Ильич в ближайшем будущем войдет в правительство.
Ленин воспользовался случаем, чтобы сразу «положить резкий рубикон в тактике большевиков»
[2769]. Если до возвращения захват власти казался отдаленной идеологической целью, то теперь партийный вождь поставил его в политическую повестку дня как ближайшую, неотложную задачу. Нисколько не интересуясь мнениями собственных товарищей и не щадя чувства сограждан, приверженных демократии, он тут же пошел в атаку на Временное правительство. В своей (никогда не публиковавшейся) ответной речи, он, туманно намекая на измену и контрреволюцию, ошарашил воодушевленную толпу требованием немедленного свержения Временного правительства, «которое хочет уничтожить плоды революции, купленной народной кровью», и совершенно серьезно заявил: «Сговорившиеся английские и французские имериалисты купили Милюкова и Гучкова со товарищи, чтобы, жертвуя рабочими и крестьянами, добыть Гучкову Константинополь, отдать Сирию французам, а Месопотамию английскому капиталу. Английский капитализм хочет продолжения и обострения мирового пожара, поэтому поддерживает Милюкова и Гучкова, которые после победоносного народного восстания присвоили власть»
[2770].
Искусственно вызванная при помощи большой организационной работы эйфория вечера 3 апреля ст. ст. продержалась недолго. Местные большевики были убеждены, что «Николай Ленин» в эмиграции оторвался от реальности и должен сперва привыкнуть к российской обстановке. А разочарованные ленинской речью солдаты обратились в печать, выражая сожаление о своем участии в его триумфальном приеме и уверяя, что никогда не явились бы на вокзал, если бы знали, «что господин Ленин вернулся к нам в Россию с соизволения его величества императора германского и короля прусского»
[2771]. В отделение контрразведки Петроградского военного округа поступали сотни доносов с призывом: «Обратите внимание на Ленина!»
[2772] Прежде чем они успели привести к каким-либо эффективным результатам, невидимые помощники окружили возвращенца максимальной защитой.
С Финляндского вокзала Ленин на броневике, вознесенный над головами толпы, проехал в штаб-квартиру своей партии в особняке Кшесинской, до четырех часов утра слушал овации собравшихся на улице и трижды выступал перед ними с балкона. Митинги перед особняком продолжались и в последующие дни. Ленин и его попутчики по очереди показывались в одном из окон и ориентировали массы на новые задачи. Хотя с виду они «проповедовали пацифизм»
[2773], но их пропаганда «загадочным образом как-то очень странно совпала с германскими условиями мира»
[2774]. Так, Ленин теперь называл Курляндию, Финляндию и Украину «аннексиями» царского правительства, создавая у тех, кто слышал о «циммервальдском» движении и его программе (а среди рабочих и солдат в столице таких было большинство), впечатление, что при предстоящем заключении мира эти «аннексии» нужно будет отдать «обратно» безо всякой компенсации. И тогда, и в дальнейшем партийный вождь пользовался возникшей благодаря проникновению в массы циммервальдских идей готовностью к немедленному миру «без аннексий и контрибуций» как средством, чтобы внушить совершенно противоположную мысль.
Первый визит Ленин нанес Леониду Красину. Тот за годы войны приобрел такие важные позиции в российской военной промышленности, что теперь представлял собой ключевую фигуру для планируемого военного переворота. А. С. Енукидзе, знавший, где работает Красин, отвез Ленина к его новому месту деятельности: эта и следующая встречи Ленина с Красиным, продолжавшиеся по несколько часов, проходили в символичных декорациях — в красинском кабинете на пороховом заводе Барановского
[2775]. Если Красин в предыдущем году виделся с Людендорфом в Германии, это уже давало отправные моменты для обсуждения организации переворота в ближайшие недели. Еще один предмет разговора мог касаться задач печати. Как литератор, партийный босс возлагал большие надежды на прессу, для финансирования которой ему обещали специальные дотации
[2776]. Наряду с партийной прессой в узком смысле, его секретарь В. Д. Бонч-Бруевич в апреле 1917 г. при поддержке Ю. Стеклова возродил под эгидой громкого имени Максима Горького ежедневную газету «Новая жизнь»
[2777], самим названием демонстрировавшую мнимое родство и программное сходство с центральноевропейской социал-демократической печатью. Красин, заняв пост ее коммерческого директора, набрал в редакторы на хорошую зарплату видных «интернационалистов» из других партий, включая Суханова, чтобы под чужой личиной пропагандировать общие цели в высших кругах социалистической интеллигенции. Официально считаясь левоменьшевистской газетой, в действительности «Новая жизнь» по своей прогерманской ориентации была близка к большевикам и обслуживала правобольшевистскую клиентуру
[2778]. Только хорошо информированные либералы знали, что, несмотря на внешнюю видимость, речь идет о чисто большевистском предприятии
[2779]. Горького, который простодушно предоставил ему свое имя, но вскоре стал возмущаться ленинской революционной программой, в результате ожесточенных внутренних конфликтов отодвинули в начале июня на третье место в редакции после Суханова и Строева. Отныне газета под меньшевистско-интернационалистической вывеской служила Ленину и его товарищам подручным печатным органом, не внушающим подозрений, пока не начала после их прихода к власти резко критиковать советское правительство, за что и была закрыта.
