В этой ситуации в Ставку пришли предупреждения насчет нового большевистского переворота
[3058]: из союзных (французских) и нейтральных (голландских) источников, которые нашли выход и в столичную прессу
[3059], разведывательному отделению Верховного главнокомандующего стало известно, что в конце августа, предположительно 28–29 числа (позже промежуток расширился до 28 августа — 2 сентября), большевики перейдут в наступление и поднимут восстание по образцу июльского, с целью окончательного свержения Временного правительства, передачи власти Ленину и немедленного заключения мира с Германией. Пост Верховного главнокомандующего с 19 июля (1 августа) 1917 г. занимал генерал Корнилов: 10 июля военный министр Керенский сделал его командующим Юго-Западным фронтом (уволенный генерал Гутор из-за этого сблизился с большевиками), а после галицийской кампании по рекомендации комиссара Временного правительства при 7-й армии Юго-Западного фронта, своего однопартийца Б. В. Савинкова (В. Ропшина), назначил Верховным главнокомандующим. Назначение Корнилова внушило значительному большинству российского населения надежду на восстановление дисциплины и здорового духа в русских войсках; для планов германского 3-го ВК оно, напротив, представляло величайшую угрозу со времен Февральской революции. Поэтому в начале августа ВК стало искать возможность убрать Корнилова, как в начале июня хотело убрать Керенского
[3060]. На сей раз Ленин лично взялся за эту задачу и настолько преуспел, что большевики потом по праву претендовали на главную роль в разгроме Корнилова
[3061].
29 июля (11 августа) Ленин усмотрел в комбинации Керенский — Корнилов «начало бонапартизма»
[3062]. Он доказывал, что подавление «мирных выступлений» революционного «пролетариата»
[3063] укрепило силы контрреволюции и теперь она перешла в наступление. Тем самым он начал нагнетать страх перед «контрреволюционной угрозой», который через социалистов в Совете передался и Керенскому. Когда Корнилов указал — прежде всего в своей впечатляющей речи на Государственном совещании в Москве (13–15 августа) — на опасность дальнейшего выжидания («Враг уже стучится в ворота Риги, и если только неустойчивость нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога в Петроград будет открыта»), встретив полную поддержку демократических сил армии и широкой общественности, в стане большевиков созрело решение о согласованной акции с целью «использовать Керенского как орудие против Корнилова», а уж потом «разделаться с Керенским»
[3064].
«Новая жизнь», вспомнив мартовскую пропаганду Стеклова, сообщила в № 103 от 17 августа о некоем офицерском заговоре, якобы гнездящемся в Ставке и опирающемся на Корнилова. Ленин тотчас посвятил этим «слухам о заговоре» собственную статью 18–19 августа, раздувая их в нечто, заслуживающее «очень серьезного внимания»
[3065]. Текст статьи он послал с личным курьером товарищам в ЦК, прося их позаботиться о ее публикации и вдобавок обсудить между собой некоторые тезисы, изложенные в приписке, которая не предназначалась для печати. Тезисы содержали его план нового восстания по образцу июльского — и одновременно с высадкой немцев в Рижском заливе. Новое восстание, подобно декабрьской попытке Ленина в 1905 г., должно было начаться в Москве. С этим условием, писал Ленин, «вполне возможно нарастание движения типа 3–5 июля». В пользу Москвы говорит уже значительно большая концентрация пролетариата, чем в Петрограде. Если в июле выдвигался лозунг мирного и организованного выступления, то теперь на повестке дня «совсем иная» задача: «взять власть самим и объявить себя правительством во имя мира…» Притом «крайне важно», чтобы «у руля» стояли большевики, понимающие «новые задачи, новый лозунг взятия власти, новые пути и средства к нему [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]» (за несколько дней до этого Ленин ругал ЦК и особенно Каменева за пассивность). Только хорошо проинструктированным, обученным военному делу, подготовленным товарищам надлежало руководить восстанием, не допуская мысли о союзе с другими социалистами: союз с меньшевиками напрочь исключался, большевиков, склонных к блокам с левыми партиями, Ленин требовал отстранить. Он считал, что текущая ситуация в Москве напоминает петроградскую перед 3–5 июля: «Но разница гигантская: тогда Питер не мог бы взять власти даже физически, а если бы взял физически, то политически не мог бы удержать… Теперь совсем не то. Теперь в Москве, если вспыхнет стихийное движение, лозунг должен быть именно взятия власти. Поэтому сугубо важно и стократ важно, чтобы в Москве руководили движением подходящие люди, вполне понявшие и продумавшие этот лозунг». Тут звучит намек на подготовленных и финансируемых (немцами) революционеров-ниспровергателей, которые (как и он) «понимали» политико-военную связь большевистской акции с параллельным германским десантом в Рижском заливе. В качестве одного из них временами в Финляндии поблизости от Ленина появлялся Стеклов.
В Петроградском ЦК ленинские тезисы отклика не встретили. Учитывая удручающие воспоминания о его московском восстании 1905 г. и печальные последствия июльского выступления, товарищи повторения не хотели. Они выказали глубоко раздосадовавшее Ленина «равнодушие к вопросу о восстании»
[3066]. Среди московских большевиков по поводу вооруженного восстания «не было единого мнения», его поборникам и в Московском комитете приходилось слышать «резкие упреки»
[3067]. Тем не менее, несмотря на сопротивление большинства, подпольно начались тайные приготовления, и велись они «под твердым руководством» Ленина, который, по словам командира московской красной гвардии, «неоднократно наводил справки и проверял нашу работу»
[3068]. Однако в Москве Ленину тоже не удалось реализовать свой план. Настаивающий на восстании партийный вождь велел продолжать подготовку как в Москве, так и, на всякий случай, в Петрограде, все сильнее вступая в конфликт с отрицательной или, по меньшей мере, выжидательной позицией большинства руководящих партийцев, считавших, что существование партии важнее, чем обреченная на провал громкая военная акция по договоренности с германским командованием. В последующие недели разногласия настолько обострились, что Ленин угрожал уйти, напоминая в этом отношении своего германского партнера Людендорфа.
