По дороге из Петрограда в Могилев Крыленко приводил к подчинению командующих армиями. Командующий Северным фронтом генерал Черемисов под давлением не посмел двинуть свои войска против ударной группы Крыленко; генерал Болдырев в Минске покорился силе крыленковских матросов и был арестован; на Западном фронте генерала Балуева силой сместили с поста, заменив лейтенантом. Духонин, который знал о происходящем, но не имел средств уехать, согласно полученному указанию пошел встречать Крыленко на вокзал. Он также последовал приглашению Крыленко поговорить в его дорожном кабинете в вагоне. Оттуда Духонина вытащили вооруженные матросы, выволокли на перрон, избивая и коля штыками, раздели и добили. Обезображенный труп несколько дней лежал на рельсах в назидание оставшимся на месте офицерам Генштаба.
Официальная версия, будто Крыленко, пригласивший Духонина в свой вагон для переговоров, несмотря на все усилия, не сумел помешать самосуду над ним разъяренных матросов, опровергается свидетелями. По словам генерала Дитерихса, этими матросами командовал немец в русской форме; как генералу-квартирмейстеру, отвечавшему за разведку и контрразведку, Дитерихсу в данном вопросе можно верить. Он писал позже: «…во главе палачей, ворвавшихся утром 20 ноября в кабинет генерала Духонина, были — переодетый германский офицер и переодетый русский жандармский офицер Родионов, который еще в мирное время состоял на службе у германского Генерального штаба…»
[3303] Личность немецкого офицера Дитерихс и его офицеры установить не смогли. Английская разведка выяснила, что, будучи начальником контрразведки Киевского военного округа, до войны Духонин часто ездил в Австрию и во время одной поездки с женой был ненадолго арестован. При этом он познакомился с одним немецким офицером, «работавшим на австрийскую контрразведку»: «Говорят, что этот офицер, переодетый русским матросом, сопровождал Крыленко в Ставку; когда он увидел, что Духонин его узнал, то решил убрать его и с этой целью натравил на него толпу»
[3304].
В личности бывшего русского жандармского офицера Родионова русские офицеры Генштаба вряд ли могли ошибиться, ведь речь шла о достаточно известном латышском большевике Свикке, который во время июльского восстания взял власть над ораниенбаумским гарнизоном, да и в других горячих точках большевистских атак себя обнаруживал. После октябрьского переворота привлекаемый лично Лениным для особых поручений Свикке, очевидно, — судя по рассказу Дитерихса — в начале декабря получил задание вместе с офицером германской разведки (возможно, своим куратором) взять в свои руки ликвидацию последнего Верховного главнокомандующего русской армии. После этого кривая его военных достижений резко пошла вверх: после образования ВЧК (19 декабря 1917 г.) он вошел в ее руководство, в марте — апреле 1918 г. был направлен в Таганрог военным комиссаром для решения «дела Ренненкампфа», а затем сформировал латышский особый отряд, с которым с мая 1918 г. следил в Тобольске и Екатеринбурге, чтобы бывшая царская семья с наследником престола не ускользнула у большевиков из рук
[3305].
Бонч-Бруевич, который во время расправы на могилевском вокзале пил чай с генералом Гутором в губернаторском дворце, невозмутимо наблюдая за событиями, принял доклад об исполнении лично у Крыленко: «Духонин убит! Правительство народных комиссаров предлагает вам вступить в должность начальника штаба Ставки. Согласны?»
[3306]
10. Сдержанное удовлетворение в большой ставке
На следующий день после переворота, 26 октября (8 ноября) 1917 г., оставшийся «обрубок» съезда Советов аккламацией принял три «декрета», подготовленные ночью Лениным: «Декрет о мире», «Декрет о земле» и декрет о назначении нового правительства, которое получило наименование «Совет народных комиссаров» и должно было действовать как временное до созыва Учредительного собрания. С крайним нетерпением ожидаемый немецким партнером Ленина «Декрет о мире» «созданного революцией 24–25 октября и опирающегося на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» «рабочего и крестьянского правительства», принятый II Всероссийским съездом Советов, предлагал «всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире»
[3307]. Название «декрет»
[3308] для данного документа юрист Ленин, несомненно, выбрал специально, хотя эта декларация нового правительства представляла собой в первую очередь внешнеполитическое изъявление его воли к немедленному заключению мира и, как таковое, не заслуживала названия «декрета», т. е. законодательного распоряжения государственной власти, действительного на территории ее собственного суверенитета. Но Ленин этим указом одновременно создал острый меч для ее внутриполитического навязывания, позволявший сломить любое сопротивление заключению мира с драконовской суровостью. По своей форме декрет означал вступление на путь, оговоренный в Берлине, Стокгольме и при последующих тайных сношениях с германским ВК: под «приманкой»
[3309] предложения всеобщего мира всем воюющим государствам он открывал правительствам центральных держав возможность «впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей» «сделать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги» к заключению вожделенного перемирия как первой ступени к сепаратному миру. По содержанию Ленин вернулся к циммервальдскому требованию мира без аннексий и контрибуций, которое в текущий момент, по его расчетам, встретило бы наибольшее одобрение среди масс солдат, крестьян и трудящихся. (Параллельно в «Декрете о земле» он позаимствовал недавно обнародованную аграрную программу эсеров, обладавшую наиболее притягательной силой для крестьян, которые составляли четыре пятых населения России!) Однако, оставляя себе свободу маневра перед лицом такого же требования в устах идейных противников, он подчеркнул в «Декрете о мире», что российское правительство «отнюдь не считает» циммервальдские условия мира «ультимативными» и «соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира».
