Хотя в ленинском «Декрете о мире» скрывался опасный подводный камень в виде предусмотренного парламентского процесса (полномочным собраниям народных представителей надлежало утвердить условия мира в течение трех месяцев после заключения перемирия), Людендорф остался «весьма удовлетворен» этим результатом многомесячной совместной борьбы: все-таки в момент самых серьезных за все предыдущее время трудностей на западном фронте «в предельном напряжении» удалось «сделать готовым к миру» слабейшее звено Антанты
[3310]. Правда, несмотря на огромное облегчение, к бочке меда примешивалась приличная ложка дегтя — решающая роль немецкой поддержки капиталами и военными силами до последней минуты. Завоеванный совместно результат был очень далек от подлинного революционизирования России, каким оно представлялось поборникам деструктивной антироссийской политики в Большом генштабе. Пустив в ход все наличные силы, ВК помогло прийти к власти нестабильному правительству меньшинства, которое не перестало остро нуждаться в немецкой военной и финансовой помощи. Обстоятельства захвата власти большевиками требовали от Людендорфа, при всем «удовлетворении», изрядной доли осторожности. В своих трудах он благоразумно (и в кои-то веки не отклоняясь от истины) избегал называть государственный переворот, осуществленный Лениным, словом «революция» — никто в Германии лучше Людендорфа не знал, что в России осенью 1917 г. не произошло никакой народной революции, а тем более «Великой Октябрьской социалистической революции»
[3311]. Если Февральскую революцию он приветствовал с видимым облегчением, то сообщения об октябрьском перевороте принимал к сведению с затаенной уверенностью. По причине строгой тайны, окружавшей его отношения с Лениным в целом, о его непосредственной реакции на переворот так и не стало известно. Но из-за этого пробела в его биографии не стоит считать, будто Людендорф не владел своевременной информацией о происходящем
[3312]. Явно вводила в заблуждение уже официальная версия, согласно которой ВК получило «в начале ноября известия о новых беспорядках в Петербурге» и только 8 ноября узнало, «что там взял власть рабочий и солдатский совет и тем самым большевистский предводитель Ленин». Сознательное преуменьшение представляла собой и заключительная оценка: «Такой поворот событий, с учетом общего военного положения, не являлся нежелательным»
[3313].
Людендорф систематически скрывал достигнутое от армейского командования. Хотя благодаря захвату власти Лениным он наконец обрел уверенность, что сможет снять массу германских войск с восточного фронта и подготовить западный фронт к большому наступлению, военачальников на востоке и западе он осведомлял о сложившемся положении неискренне и с запозданием. Поведением он напоминал своего русского партнера, который даже ближайших соратников обманывал насчет собственных тайных связей и договоренностей. Лишь 9 ноября Людендорф по телеграфу известил об успешном перевороте в России командующих восточного контингента (Обер-Оста, генералов фон Маккензена, фон Зекта и фон Крамона, последнего — для передачи информации новому начальнику австро-венгерского Генштаба барону Артуру Арцу фон Штраусенбургу) испытанным способом, прикрываясь разведывательными данными: мол, согласно подслушанным радиосообщениям, в Петрограде вспыхнула «революция», в которой, очевидно, победил рабочий и солдатский совет. Таким образом, выждав несколько дней, он в завуалированном виде передал восточным командующим ленинский рапорт об исполнении от 5 ноября — в то время, когда по обе стороны границы говорили о «перевороте» (как тут же поправился сам Ленин), «переломе» (граф Чернин), «заговоре» (большинство русских социалистов), государственном перевороте или узурпации власти (вся российская демократическая общественность
[3314]). Употребление специально рассчитанного первого заявления Ленина служило для того, чтобы изобразить цель деструктивной антироссийской политики достигнутой и оправдать огромные затраты средств из бюджета и других источников. Вместе с тем оно создавало правдоподобную предпосылку для начала переброски германских войск с восточного на западный фронт. Заключительными словами: «Победа рабоче-солдатского совета [!] остается для нас желательной», — Людендорф переводил внимание со своего исполнителя Ленина на мнимодемократический орган. В такой форме, которая могла привлечь симпатии левого спектра германских партий, он предоставил якобы перехваченное радиосообщение для использования в пропагандистских целях
[3315].
Даже эта версия сразу вызвала у русского партнера Людендорфа тревогу, что кто-то может сделать из заявлений с германской стороны правильные выводы об их взаимоотношениях. Уже 8 ноября посол Люциус, которого в Стокгольме информировали о замыслах Ленина Радек и Воровский, в телеграмме Министерству иностранных дел настоятельно советовал «избегать публичных упоминаний о дружественном соглашении с Россией в немецкой и австрийской прессе», поясняя: «Для большевиков лозунг дружественного соглашения с Германской империей невозможен; они могут обосновать мир с Германией только волей народа и отчаянным положением России… Прессе лучше быть осторожнее». Министр иностранных дел фон Кюльман 9 ноября передал эту телеграмму в Большую ставку и подчеркнул, что «необходима величайшая осторожность» и он дал прессе «соответствующие указания». На фронте, писал Кюльман, тоже следует «воздержаться от мирных предложений с нашей стороны в связи с поступившими известиями» и «только принимать вероятные предложения общего характера с неприятельской [!] стороны». Он передал сообщение стокгольмских большевиков, что «новое правительство сумеет удержаться лишь в том случае, если в кратчайший срок обеспечит перемирие». В телеграмме от 10 ноября Лерснер подтвердил, что Людендорф велел войскам на восточном фронте «отказаться от мирных предложений к России во фронтовой пропаганде»
[3316]. 11 ноября он телеграфом послал рейхсканцлеру графу Хертлингу людендорфовский проект договора о перемирии с Россией и Румынией
[3317], возникший после проезда Ленина через Германию. Согласно этому проекту, перемирие распространялось на вооруженные силы сторон от Балтийского до Черного моря, демаркационной линией на европейском фронте считались самые передовые рубежи позиций сторон. Во время действия перемирия стороны не должны были усиливать свои войска и совершать массовые перемещения войск с расчетом на будущие наступления.
