Своим письмом Люксембург привлекла внимание МСБ к варшавскому звену цепи, связывавшей Ленина и его «штабных офицеров» с директором Департамента полиции Белецким, а того, через его шпиков, т. е. ленинских агентов, — с СДКПиЛ. Слова о провокаторах в партии, должно быть, весьма обеспокоили Ленина, так как среди «раскольников» (и агентов охранки) находились его связные с разведками центральных держав (Ганецкий, позже Радек и др.). Поэтому 31 августа 1912 г. он, подчеркнуто выступая с высоты положения члена ЦК РСДРП, представил в МСБ свою версию происходящего, объявив раскол делом правления, утверждения Люксембург — неправдой, а Главное правление — больше не принадлежащим к партии. 20 октября последовал вопль возмущения Розы Люксембург: письмо Ленина, уверяла она МСБ, «последний из целого ряда скандалов этого товарища, сценой для которых до сих пор служило русское движение и которые Ленин теперь несет в Интернационал». Он, дескать, хочет сделать Международное социалистическое бюро орудием «раскольнических устремлений безрассудного фанатизма»; подорвав партийным расколом единство русского движения, ведет «всевозможные мелкие интриги и подкопы, чтобы внести раскол в национальные организации российской партии», с «неслыханной наглостью и порочным легкомыслием, какие можно встретить только у Ленина». Ленин в резком ответе назвал поведение берлинского Главного правления «не фракционной борьбой, а прямо какой-то уголовщиной», тем самым задевая, помимо Розы Люксембург, и Лео Иогихеса. Тон обеих сторон становился все ожесточеннее, позиции — непримиримее. Когда Ленин осенью 1913 г. сделал последний шаг к расколу русской социал-демократии, с помощью Малиновского и при поддержке охранки расколов общую социал-демократическую фракцию в Думе, — у Розы Люксембург от его непонятных маневров «голова кружилась» — он, по мнению Люксембург и многих других, дошел до предела допустимого. Люксембург направила в МСБ просьбу высказаться по поводу новых доказательств ленинского антипартийного поведения и принять меры для восстановления единства российской социал-демократии, а если они не принесут успеха — поставить вопрос объединения в повестку дня Международного социалистического конгресса в Вене в 1914 г. Несмотря на яростную обструкцию, устроенную Лениным, МСБ в декабре 1913 г. приняло решение провести 16–17 июля 1914 г. в Брюсселе объединительную конференцию российской социал-демократии.
Лишившись средств воспрепятствовать объединительной инициативе, Ленин попытался нанести удар Люксембург «как марксисту». Он развернул против нее несвоевременную лишь с виду полемику по поводу права угнетенных наций на самоопределение, с дальним прицелом — чтобы подготовить западным и южным окраинам Российской империи, предмету притязаний генштабов центральных держав, дорогу к мнимой независимости, а на деле к вхождению в состав Германской и Габсбургской империй. Его памфлеты были далеки от теоретических разработок, за которые он их выдавал, и своими идеологически слабыми местами приоткрывали преследуемые им политические цели.
Ленин опирался на два якобы незыблемых исходных пункта для любого возможного обсуждения национального вопроса среди марксистов вообще и российских социал-демократов в частности — точку зрения Маркса и Энгельса и партийную программу РСДРП. Тем самым он — как показывали интенсивные научные дискуссии по национальному вопросу во всех демократических и социалистических партиях России тех лет — непозволительным образом ограничивал простор дебатов. Национальный вопрос в России касался множества исторически, лингвистически и культурно обособленных этний, народностей и народов, которые претендовали или могли претендовать на право национального самоопределения. У Маркса речь шла преимущественно о поляках, и Ленин писал в первую очередь о них, во вторую — о русских евреях, а в третью — об инонациональных жителях других западных и южных окраин европейской части России. Его избирательный подход практически отказывал в стремлении к автономии остальным, тоже приграничным, но неинтересным для центральных держав с точки зрения планируемой восточной экспансии, народам и меньшинствам в этих и прочих регионах Российской империи.
Позиция Маркса в польском вопросе меньше всего могла притязать на актуальность для российских национальных меньшинств — она сложилась на основании ограниченного круга чисто немецких интересов, а через добрых полвека вообще уже не имела отношения к ситуации российского многонационального государства. Если упорная приверженность Ленина к этой устаревшей части Марксова наследия снискала ему поддержку, в том числе и против Люксембург, у русских (Плеханов) и немецких (Каутский) марксистов, то это говорило лишь о догматизме последних. Образ России 1840-х — начала 1850-х гг., с ее реакционной косностью и ультранационализмом, нашедший отражение в представлениях далекого немецкого наблюдателя Маркса и сохранявшийся в сознании его учеников и эпигонов, даже когда модернизирующаяся Россия требовала его коренного пересмотра (отчасти начатого Энгельсом), окончательно перестал соответствовать конституционной России после буржуазно-демократической революции 1905–1906 гг. Рисуя своим зарубежным и отечественным товарищам устаревшую, искаженную картину российской «тюрьмы народов», в то время как еврейские, польские, прибалтийские, кавказские и прочие депутаты от «Партии народной свободы» (конституционных демократов, или кадетов) вышли на всероссийскую политическую сцену под лозунгом «За вашу и нашу свободу», а «угнетенные» национальности давали законодательные наказы своим выборным представителям в национальных фракциях российского парламента, Ленин явно намеренно вводил их в заблуждение.
Роза Люксембург в подходе к национальному вопросу Польши имела два неоспоримых преимущества перед Лениным, которые он, при всем стремлении испортить ей репутацию в международных социал-демократических кругах, подорвать ее престиж среди немецкой социал-демократии и авторитет в польской партии, в принципе не мог поставить под сомнение своим доктринерским, научно-популярным изложением темы. Она исследовала социально-экономические связи русской Польши с Российской империей в своей цюрихской диссертации
[505] и при этом убедилась в правильности имманентных тенденций учения Маркса и Энгельса о выгоде больших экономических пространств, ведущих к тому, что экономические империи модернизированных крупных государств способствуют развитию отдельных наций лучше, чем их преждевременное выделение в национальные государства. И она по праву могла бы сказать о себе, что видит и понимает в трудах Маркса не мертвую букву, а дух. Оба преимущества позволили ей рассматривать Польшу (русскую) как национальное образование, которому выбор в пользу широкой национальной автономии в существующей системе современной, конституционной России — даже с точки зрения классовой борьбы и будущей революции — даст больше, чем дало бы отделение в устарелой форме буржуазного национального государства.
Не менее шаткой опорой служила Ленину платформа РСДРП. Статья 9 партийной программы 1903 г. гарантировала «право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства»
[506]. Но именно Ленин с самого начала поставил действие этого права в зависимость от тактических соображений партийного руководства
[507]. Признание права на самоопределение за каждой национальностью означало для него «само по себе лишь то, что мы, партия пролетариата, должны быть всегда и безусловно против всякой попытки насилием или несправедливостью влиять извне на народное самоопределение». «Пролетариат», считал он, не обязан поддерживать требования административной или культурной автономии (свободы языка, школ, образования и т. д.), выдвигаемые армянами, евреями и поляками, так как федералистский принцип национальной автономии ведет к созданию федеративного классового государства. Тем самым Ленин ограничивал право на самоопределение столь произвольным образом, что видел его необходимость «лишь в отдельных, исключительных случаях»: оно должно быть подчинено интересам классовой борьбы пролетариата, и «русская социал-демократия нисколько не связывает себе рук». За этим отрицанием всеобщего права на национальное самоопределение в любой заявленной форме (от культурной автономии и федерализма до возможного отделения) в 1903 г. стояло желание великорусских социал-демократов сохранить имперское целое при революционном правлении (своем). Ленин весьма выразительно упрекал ППС в стремлении к «распадению России», тогда как его цель — только «свержение самодержавия». Призывы к государственной и партийной федерации он называл «фиговыми листочками» идеалистической философии федерализма, которой надлежит отступить перед «необходимостью централизма» в партии и государстве.
