Эти последние «тайны» террористы воистину «взяли с собой в гроб». Сербское следствие приоткрыло лишь незначительные детали (к примеру, личность курьера, который привез Иличу из Белграда требование о прекращении операции). Принцип давать показания о том, почему он настоял на первоначальном плане, решительно отказался, сославшись на некий внутренний порыв (то самое упорное молчание, подчеркнутое Радеком). Притом он, по признанию Гачиновича, «был далек от мысли, что его героический выстрел вызовет нынешнюю мировую войну». Уверения Гачиновича, что, когда он читает описания сражений, в его мозгу «жжет и сверлит страшная мысль: неужели все это вызвано нами?»
[662] — не исключают скрытого намека на манипулирование террористической группой со стороны неизвестных нам третьих лиц
[663]. Эти третьи лица могли изначально подбить младобоснийцев на покушение, не объяснив им, что в результате возникнет большой конфликт, а то и целый мировой пожар; могли в момент, когда заговорщиками овладела нерешительность вследствие попытки Аписа отменить теракт, преодолеть разногласия, укрепив в Гаврило Принципе волю к действию.
Если кто-то третий действительно подобным образом приложил руку к происходящему, то австрийские организаторы визита эрцгерцога в Сараево максимально облегчили ему задачу. Распоряжение австро-венгерского Главного командования армии (ГКА) о проведении маневров в провинции Босния и Герцеговина, за аннексию которой в 1908 г. главную ответственность нес эрцгерцог, личное участие в них эрцгерцога как генерального инспектора армии и его торжественный въезд по «аллее бомбистов»
[664] в столицу «истинно сербских земель» в сербский национальный праздник, день Св. Вита (серб. Видовдан, 15 [28] июня), вдобавок выпавший в том году на воскресенье, несомненно, носили черты требуемого германским императором «решительного выступления» венского правительства против сербов. Для национального сознания сербов, вспоминавших в этот день гибель средневековой Великой Сербии в битве с турками на Косовом поле (1389), все это означало почти запредельную провокацию. Сербский терроризм после убийства сербской королевской четы в 1903 г. стал таким же грозным явлением, с которым следовало считаться, как и эсеровский терроризм в России, служивший ему источником вдохновения; сам император Франц Иосиф во время визита в Боснию в 1910 г. едва от него уберегся. Предупреждения о покушении, поступавшие эрцгерцогу и побудившие императора оставить вопрос присутствия Франца Фердинанда на маневрах на его собственное усмотрение, заставляли ожидать серьезных терактов. Эрцгерцог был к ним готов, эрцгерцогиня (известная своей проницательностью) решила его сопровождать, чтобы в случае беды быть рядом. Фельдцейхмейстер Потиорек, чрезвычайно заинтересованный в этом провокационном государственном акте, поскольку хотел унизить сербов и подготовить войну (как и его начальник Генштаба), не принял подобающих мер безопасности (вместо затребованных эрцгерцогом 30–40 сотрудников тайной полиции выделил ему целых трех человек) и в самой критической ситуации отдавал неверные распоряжения (не отреагировал на первую попытку Чабриновича, метнувшего гранату, которая не попала в эрцгерцога, зато легко ранила эрцгерцогиню, заявил, что опасность миновала, и пожелал продолжать путь по прежнему, общеизвестному маршруту, где притаились другие убийцы!). Австро-венгерская военная администрация продемонстрировала полную несостоятельность, если только речь не шла о хорошо рассчитанной небрежности. То обстоятельство, что Потиореку с началом войны предстояло вести австро-венгерскую армию в поход на Сербию, проливает особый свет на его действия 28 июня. Эти и другие факты породили подозрение, что австрийский Генштаб имел свой интерес в устранении наследника престола.
Хотя шеф секретной службы Апис в вышеупомянутом секретном протоколе называл эрцгерцога движущей силой наступательной войны против Сербии, которую он хотел затормозить путем его убийства, на самом деле наследник австрийского престола как политик мало подходил для такой цели покушения. Он с 1913 г. не соглашался на «превентивную войну» с Сербией, поскольку она могла повлечь за собой вмешательство России и дать толчок революционному движению в России и Австрии. Его внутриполитический курс на государственно-правовой «триализм» (в отличие от существующего австро-венгерского дуализма) упрочил бы положение южных славян в империи; внешнеполитический курс на возобновление Союза трех императоров между домами Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых усилил бы влияние русского соседа на решение южнославянского вопроса в Австро-Венгрии
[665]. Венское правительство знало, что он «питал самые благие намерения в отношении соседней империи [России]», чувствовал «глубокое уважение к русскому народу» и в случае воцарения «выказывал бы пророссийские тенденции»
[666]. Соответственно с точки зрения внешней политики его устранение не приносило сербскому национализму никакой пользы, да и для внутренней политики не имело такого большого значения, какое ему впоследствии приписывала немецкая пропаганда: эксцентричный эрцгерцог жил в относительной изоляции от реальных политических сил страны и имел могущественных врагов; влиятельный венгерский премьер-министр граф Тиса, которого поддерживал Вильгельм II, его сторонился; старый император не простил племяннику морганатического брака и, подобно другим видным политическим персонам, счел его убийство Божьей карой; германский император не прибыл на траурную церемонию, несмотря на прямую просьбу Франца Иосифа. Жертву убийства «похоронили по третьему разряду» (Карл Краус); присутствие иностранных государственных деятелей, которое могло бы способствовать разрядке международной напряженности, было нежелательно.
