Германский Генеральный штаб оставался «весьма далек от шапкозакидательства», Высшее командование также сознавало серьезность своих задач
[741]. К середине августа стало портиться настроение и у монарха. Когда 12 августа отъезд императора со свитой в Большую ставку (БС) в Кобленце наметили на 16-е число, его флигель-адъютант, глава военно-морского кабинета адмирал Георг Александр фон Мюллер, сказал, что это «бессмысленно рано», и другие члены императорской свиты с ним согласились. По прибытии в Кобленц — значительную часть Пруссии уже захватила русская кавалерия, а 17 августа в приступе депрессии покончил с собой обер-шталмейстер барон фон Эзебек — его величество находился в «очень мрачном настроении» (19 августа). С тех пор «черный пессимизм»
[742] навис над ставкой, переведенной 30 августа в Люксембург, а 28 сентября во Францию, в Шарлевиль-Мезьер под Седаном; пространственное приближение к западному фронту нисколько не уменьшило ее психологическую «несовместимость с фронтом»
[743].
В отличие от военачальников из окружения императора, которые «не спешили на передовую»
[744], Эрих Людендорф рвался на долгожданные подвиги в Бельгии и Франции всей душой. Приказ о мобилизации застал генерал-майора в Страсбурге, где он с апреля командовал 85-й пехотной бригадой 2-й армии. Отослав, ради безопасности, в Берлин жену с ее военнообязанными сыновьями от первого брака (двое из них впоследствии погибли, а их мать, не находя необходимого утешения у мужа, стала морфинисткой), он утром 2 августа покинул эльзасскую столицу и через Кёльн отправился в Аахен; там ему предстояло присоединиться к командующему новосформированной Маасской армией генералу фон Эммиху, чтобы вместе с ним руководить вторжением в Бельгию. Хоть он и знал об «огромном численном превосходстве наших хорошо вооруженных и обученных противников»
[745], но, памятуя о подготовленном большевистском подспорье, не терял ни уверенности, ни мужества. Опьяненный грезами о будущих победах, он писал с дороги жене: «Мы защищаем своей кровью величайшую вещь на свете, наше отечество. Нет ничего более высокого и захватывающего, милочка. И борьба, которая сейчас поднимается, будет бесконечно великой!.. нам нельзя больше терять времени. Наш император… сделал все… чтобы избежать войны… Веди же нас, судьба!»
[746]
Ленин в своем австрийском летнем доме под Закопане в Высоких Татрах встретил весть о германском объявлении войны России (1 августа [19 июля] 1914 г.), так же как Людендорф, с огромным удовлетворением. Война избавляла его ото всех неприятностей «чрезвычайно неудачного» лета: от докучливых склок с товарищами по партии вроде Розмирович, Трояновского и др. («глупые разговоры, истерика, — ничего серьезного»), обвинявших его в защите предателя думской фракции Малиновского, подозреваемого в работе на охранку («О, какое несчастье!»)
[747]; от опасных преследований со стороны польских товарищей (Розы Люксембург и Лео Иогихеса), которые как раз в этом месяце намеревались доказать в Вене, что он с помощью провокаторов разваливает СДКПиЛ и не задумываясь вредит партийным интересам; наконец, от грозящего ему со стороны «каналий» из МСБ обвинения в расколе социал-демократической фракции в Думе нечестными средствами и самовольном присвоении диктаторской власти в партии. В радостном волнении Ленин собрал «офицеров» своего «штаба» на первое обсуждение создавшегося благодаря войне положения. Он выразил убеждение, что «война ускорит революцию»
[748], и поставил товарищей перед необходимостью — говоря советским языком — «найти новые формы и способы партийной работы в условиях военного времени, восстановить порванные войной связи с партийными организациями в России». Учитывая взятые им на себя обязанности, это могло означать только одно — срочно связаться с нелегальными ячейками в России, дабы с их помощью приняться за порученную работу по разложению русского тыла изнутри. По описанию присутствовавшего на совещании Н. И. Бухарина, «начальник штаба» при этом жестикулировал с неукротимой тигриной яростью — ни на миг великий пророк революции не складывал бессильно рук. Первым его ответом на объявление войны Германией «был адресованный солдатам всех армий лозунг: „Поворачивайте оружие против своих офицеров!“» Благоразумно вспомнив о своих австрийских хозяевах и немецких партнерах, он не стал этот лозунг обнародовать и пустил в оборот более общую формулу: «Превратим империалистическую войну в войну гражданскую!»
[749] — как нельзя лучше отвечавшую интересам заказчиков. Как вспоминал Зиновьев, несколько позже он, потрясенный известием о голосовании социал-демократической фракции германского Рейхстага за военные кредиты, объявил о «смерти» II Интернационала
[750]. По словам С. Ю. Багоцкого, он даже обвинил немецкую социал-демократию в предательстве и заключил: «Это конец II Интернационала… С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом»
[751]. Тем самым он всего лишь подвел последнюю черту под внутренне давно решенным расставанием с Интернационалом.
В отличие от России, где мобилизационный период, и так составлявший 40–45 дней, вдобавок осложнялся бездорожьем и малой пропускной способностью железных дорог, в Германии мобилизация — ок. 11 тыс. эшелонов с 10-минутным интервалом при заданной средней скорости 40 км/ч — благодаря начатой заранее «ползучей» мобилизации, подготовительным военным учениям железнодорожников и превосходной густой железнодорожной сети шла «как часы»: «Свыше 3 миллионов человек и 860 000 лошадей были… доставлены к границе»
[752]. Поскольку железные дороги в Германии и в мирное время подчинялись военному ведомству, никаких технических трудностей или перебоев ни разу ни возникло. «Приведение в боевую готовность» германской разведки по предписанному Людендорфом «мобплану» секции IIIb также протекало гладко. Согласно «Инструкции по развертыванию на 1914–1915 гг. для штаба 8-й армии»
[753] в Восточной Пруссии штабу армии (ША) придавался «для руководства с е к р е т н о й р а з в е д ы в а т е л ь н о й с л у ж б о й … офицер Генерального штаба (с порученцем), который уже в мирное время возглавлял в Большом генеральном штабе разведку на восточной границе [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]». Далее инструкция гласила: «Офицеры разведки, находившиеся в мирное время в Кёнигсберге, Алленштейне, Данциге, Позене и Бреслау, поступают как органы секретной разведывательной службы в распоряжение штабов I, XX, XVII корпусов и управлений округов V и VI корпусов. О прибытии агентов секретной разведывательной службы в какую-либо войсковую часть следует как можно быстрее доложить непосредственно в ближайший штаб корпуса или управление корпусного округа. Затем офицеры разведки принимают решение о дальнейшем обращении с агентами». Радиосвязь разведки отныне подчинялась «Инструкциям по радиосвязи в армии». Из восточных крепостей радиостанциями были оборудованы Кёнигсберг, Грауденц, Торн, Позен и Бреслау. ША надлежало распорядиться, чтобы о поступающих в эти крепости радиотелеграфных сообщениях незамедлительно извещались находящиеся поблизости органы верховного командования. ВК в случае мобилизации уведомляло ША о прибытии «к о м и с с а р о в т а й н о й п о л е в о й п о л и ц и и [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]».
