Сцена на винограднике. Команда: «Мотор!» Включаю купоросный опрыскиватель, трогаюсь. Панорама – проезд – общий план. Всё это отсняли до обеда, а после – укрупнение. Камера на тележке от меня метрах в трёх – рельсы в соседнем ряду. Осветители переставляют приборы. Слева парень с отражателем из фольги полтора на полтора метра. Мой партнёр – справа.
Планировался статичный кадр, но вдруг режиссёр закричал: «Уезжай из кадра!» Я тронул машину, дал газ – трактор дёрнулся. Боковым зрением увидел, как стоявший на гусенице осветитель полетел под трактор. Левый рычаг, правая педаль… Машину стало сильно заносить вправо, и две полукилометровые шпалеры рухнули. Я сильно переживал – не за шпалеры, за парня-осветителя. Долго ночью ворочался – в голове мысли летели, летели… Да, оказывается, вот как на киносъёмках бывает. В театре проще – там искусство обходится и без трактора на сцене.
Приближался сентябрь, а отснято меньше половины сцен, где я участвую. Нашёл переговорный пункт, позвонил в деканат. Секретарша ответила, что мастера в отпуске, приедут не раньше середины сентября. Уф! Уже легче дышать.
В Москву вернулся поездом. Со мной рассчитались за два с половиной месяца работы, и я положил перед мамой на стол пять тысяч рублей. Она таких денег никогда не видела.
– Серёньк, ты не украл?
– Мам, я заработал. Убери.
Часть моей получки потратили на отца – купили в комиссионке пару костюмов (на зиму и на лето), а ещё охотничье ружьё фирмы Imman Meffert, садочное, 16-го калибра.
Моё отсутствие в самом начале учебного года прошло незамеченным. ВГИК возвращался к своей обычной жизни: снова всё гудело и бурлило. Место Баадура Цуладзе в фойе второго этажа занял рослый, поджарый студент режиссёрского факультета с именем, напоминающим о пирожном, – Элем Климов. Позднее я узнал, что «десерт» состоял из трёх компонентов: Энгельс, Ленин, Маркс. Вокруг Элема уже собирался киноклуб спорщиков. Иногда в центре «ареопага» оказывалась ещё и Соня Давыдова – высокая и красивая.
Приоделись мои однокурсники: у Филиппова новый костюм, у Жарикова новые джинсы с медными заклёпками. Про индонезийцев и говорить нечего – они вообще всегда нарядные! Среди них особенно выделялся Усхара – смуглый, пластичный, более европеизированный по сравнению с земляками Шуманом и Субротто – даром, что ли, красотка Наталья Кустинская, дипломница, передавала ему записки через меня. Монголы наполовину отказались от своих привычек: Цириндорж переобулся в ботинки, а Цириндамба так и продолжал ходить в сапогах.
Курс пополнился ещё одним студентом-режиссёром – это был Абдул Хамид из Ирака. Албанец Митхат с каникул к нам не вернулся: испортились политические отношения между СССР и Албанией. Вышла из декрета и оказалась на нашем курсе белая-белая Галя Польских. Даже не верилось, что эта девочка – уже мама.
Наконец-то пожаловали наши любимые педагоги. На занятие по мастерству вместе с ними также пришёл лысый мужчина. Сергей Аполлинариевич представил:
– Лев Александрович Кулиджанов, наш ученик, замечательный режиссёр, а теперь ещё и ваш педагог.
Мы так поняли, что Лев Александрович будет вместо Татьяны Лиозновой. Сергей Аполлинариевич познакомил нас с программой второго года обучения – она была сориентирована на русскую классическую литературу. Герасимов не просто обозначил основные моменты – он прочитал обширную лекцию. Подробно, с заботой, всегда как добрый советчик, он рассказал нам, как следует подходить к выбору материала. Завершил мастер свои наставления строго:
– Времени на раскачку нет, предстоит серьёзная работа. К следующему занятию режиссёры должны представить свои заявки со списком предполагаемых актёров.
Сказано-то сказано… А раскачивание как раз и затопило наш курс зыбкими водами. Отличники после первого курса предпочитали больше дискуссировать о творчестве, нежели им заниматься.
Минуло ещё два занятия по мастерству, а наши режиссёры всё мямлили что-то невразумительное, и было заметно, что Герасимов с трудом себя сдерживает. Когда Сергей Аполлинариевич и Тамара Фёдоровна вышли, Кулиджанов нас предупредил:
«С огнём играете, ребята. Смотрите, получите клизму с битым стеклом». Неспроста он нам это сказал тогда.
И грянул гром! Придя на очередное занятие, мастер поинтересовался у курса, какие отрывки из русской классики будут поставлены. Молчание… Герасимов, поиграв желваками, перевёл разговор на другую тему. Стал рассказывать нам о пьесе «Седая девушка», которую поставил в театре им. Вахтангова, вернувшись из КНР, где снимал документальный фильм «Освобождённый Китай». Он предложил сделать отрывок из этой пьесы двум нашим студентам-монголам, ведь они ближе к Китаю, в том числе и географически. Главную женскую роль Сергей Аполлинариевич хотел доверить Жанне Болотовой. А дальше он вновь погрузился в воспоминания о великой стране, рассказывал о её истории, культуре, обычаях. Показывал, как китайцы разговаривают, как жестикулируют… И вдруг замер на полуслове…
Женьку Жарикова, который сидел напротив мастера, в двух метрах от него, одолела зевота. Она его, беднягу, так скрутила, что он никак не мог закрыть – даже не рот – зияющую пасть. Его уже и сзади толкали, но как заклинило. Герасимов встал, тихо произнёс:
– Скучно…
Тамара Фёдоровна, предчувствуя беду, робко попыталась остановить его:
– Серёжа…
Герасимов, выходя из-за стола, шёпотом выдавил:
– Молчи, Тамара…
Жариков пришёл в себя, но было поздно. Сергей Аполлинариевич отошёл в глубь аудитории, уставился в окно. Его лоб, с переходом на затылок, расколола красная полоса, выдававшая крайнее напряжение. Каким-то чужим и очень высоким голосом он, словно удары бича, обрушивал на нас каждую фразу.
– Неблагодарное поколение! Вы что же думаете, мы выиграли войну, чтобы лоботрясов растить? Ошибаетесь, и жестоко! Выгоню всех к чёртовой матери! Ноги его здесь больше не будет…
Дальше – хуже. Град словесных оплеух бомбардировал Женьку, Герасимов всё больше и больше распалялся. Стало страшно за него – казалось, что его может хватить удар. Все втянули головы в плечи и не дышали, по крайней мере, я так чувствовал. Испуг давил, холодок прокатил под солнечным сплетением.
Мастер вышел из аудитории, за ним поспешила Тамара Фёдоровна – тревожно звучал стук её каблуков. За ней двинулся откуда-то взявшийся Тавризян.
– Вот… вот… вот… – закудахтал декан.
Каблуки Тамары Фёдоровны стихли в глубине коридора – всё провалилось в мёртвую тишину. В аудитории никто не смел шелохнуться. И вдруг в открытой двери – не вертикально, а поперёк, склонившись к горизонтали, – возникла голова Сергея Аполлинариевича. «А кто придёт за него извиняться, того постигнет та же участь». Голова исчезла.
Тихо… Я отчётливо слышал, как в груди у меня бухает сердце. Женька Жариков кулём свалился со стула на пол – обморок…
Первым из оцепенения вышел Шмованов. Шёпотом, но с силой призвал:
