Она вышла в светло-зеленом халате, который он купил ей и который она уже успела перекроить и перешить по своей фигуре. Черные густые волосы уложены в узел. Она поцеловала Хэла и спросила, не хочет ли он пойти в кухню, пока она будет готовить. Он сказал, что да, с удовольствием.
Она делала что-то вроде спагетти. Он попросил ее рассказать о своей жизни. Она легко согласилась и говорила, говорила:
– …народ моего отца нашел планету, похожую на Землю, и там поселился. Планета была красивая, и потому они назвали ее Вюбофей – красивая земля.
– Как говорил отец, их было примерно тридцать миллионов на одном континенте. Отцу не хотелось прожить всю жизнь так, как жили его деды – пахать землю или держать магазин и растить кучу детей. Он и еще несколько молодых ребят взяли единственный действующий звездолет, который остался из тех шести, что доставили колонистов, и они стартовали к звездам. Нашли Озанов и потерпели тут крушение. Неудивительно – корабль был старым, очень старым.
– Обломки до сих пор где-то лежат?
– Ви. Близко к тому месту, где живут мои сестры, тетки и кузины.
– А твоя мать умерла?
Она кивнула, чуть помедлив:
– Да. Умерла, когда меня родила. И моих сестер. А отец погиб потом. То есть мы думаем, что погиб. Он ушел на охоту и не вернулся.
Хэл нахмурился.
– Ты сказала мне, что твоя мать и тетки – последние люди-туземцы на Озанове. Но это не так. Фобо рассказывал, что не меньше тысячи изолированных малых групп скрываются в глубине лесов. А еще раньше ты сказала, что Растиньяк был единственным землянином, выжившим в катастрофе. Он был мужем твоей матери, естественно… и как ни невероятно это звучит, их союз – землянина и неземной женщины – оказался плодоносен! Одного этого хватило бы, чтобы мои коллеги сошли с ума. Это полностью противоречит принятому наукой факту – что их биохимия и хромосомы так странно совпали! Но я веду к тому, что у сестер твоей матери тоже ведь были дети. Если последний мужчина вашей группы умер за много лет до прибытия Растиньяка, кто был их отцом?
– Мой отец, Жан Жак Растиньяк. Он одновременно был мужем моей матери и моих трех теток. Они говорили, что он был идеальным любовником, – очень опытный, очень мужественный.
– О, – сказал Хэл.
И пока она возилась со спагетти и салатом, смотрел на нее в молчании, пытаясь как-то восстановить свою точку зрения на нравственность. В конце концов, этот француз был немногим хуже его самого. Может, даже и лучше. Он усмехнулся. Как легко осуждать кого-то за уступку соблазну, пока сам не окажешься в такой же ситуации. Интересно, как бы поступил Порнсен, обратись Жанетта к нему?
– …и вот, когда мы спустились по этой реке, – рассказывала она, – они перестали следить за мной так пристально. Дорога сюда от моего дома, где они поймали меня, заняла почти два месяца, и они думали, я ни за что не решусь убежать, чтобы попытаться вернуться обратно в одиночку. Слишком много в джунглях смертельных опасностей, ужасов, по сравнению с которыми ночной летун – сущая мелочь.
Она вздрогнула.
– Когда мы добрались до деревни, лежащей на самом краю их цивилизации, они разрешили мне прогулки внутри ограды. К тому времени я немножко узнала их язык, а они узнали мой. Но наши разговоры были очень простыми. Один из членов экспедиции, ученый по имени Аса’атси задался целью поставить надо мной всякие эксперименты, исследовать меня физически и ментально. В деревне в больнице была машина, сфотографировавшая меня изнутри. Скелет, органы, мо ту! Все мое.
– Они сказали, что это очень интересно – можешь себя представить? Я была так обнажена, как ни одна женщина – никогда-никогда, а им было очень интересно! Уж конечно!
– Ну так что же! – рассмеялся Хэл. – Не можем же мы ожидать, что они станут относиться к тебе, как самец млекопитающего к самке млекопитающего… то есть…
Она одарила его игривым взглядом:
– А я – млекопитающая?
– Очевидно, безошибочно, бесспорно и восхитительно!
– За это тебе полагается поцелуй.
Она наклонилась к нему и прикоснулась губами к его губам. Он замер, реагируя так же, как реагировал на предложения Мэри о поцелуе. Но она, видимо, ожидала этого и сказала:
– Ты мужчина, а не каменный столб. А я – любящая тебя женщина. Ответь же на мой поцелуй, губами и всем сердцем.
– Не так сильно, – прошептала она затем. – Целуй, но не пытайся раздавить мне губы. Мягко, нежно, сливайся со мной. Вот, смотри.
Дрожащим кончиком языка она коснулась языка Хэла и отступила, улыбаясь, полузакрыв глаза, блестя влажными красными губами. Он дрожал, тяжело дыша.
– Неужели твой народ считает, что язык предназначен только для разговоров? А то, что я сделала, считается порочным, нереальным?
– Не знаю. Никто никогда не говорит об этом.
– Тебе понравилось, я знаю. А ведь это тот самый рот, который я использую для еды. Который я должна прятать под вуалью, когда сижу напротив тебя за столом.
– Не надевай эту шляпу больше, – выпалил он. – Я думал об этом. Не существует причины прикрываться вуалью во время еды. Но меня учили, что это отвратительно. У собаки Павлова течет слюна в ответ на звонок. Меня мутит, когда вижу, как еда проникает в рот.
– Что ж, давай поедим. А потом выпьем и поговорим об этом. А потом займемся тем, что нам по душе.
Хэл быстро учился. В ответ на ее предложение он даже не покраснел.
Глава пятнадцатая
После еды она развела в графине жукосок пополам с водой, подлила синеватой жидкости, от которой выпивка запахла виноградом, и бросила на поверхность тонкие веточки оранжевого растения. Налитый в стакан с ледяными кубиками, этот напиток даже на вкус был как виноград. И совсем не застревал в горле.
– А почему ты выбрала меня, а не Порнсена?
Она сидела у него на коленях, обняв рукой за шею, а локтем другой опиралась на стол.
– Ты же такой красивый, а он урод. И еще я чувствовала, что тебе можно верить. Я знала, что нужно выбирать осторожно. Отец рассказывал мне про землян, про то, что доверять им нельзя.
– Что верно, то верно. Видимо, твоя интуиция достаточно сильна, Жанетта. Если бы у тебя были антенны, я сказал бы, что ты улавливаешь нервное излучение. А ну-ка, посмотрим.
Он попытался запустить пальцы ей в волосы, но она чуть отстранилась и засмеялась.
Он тоже засмеялся и опустил руку ей на плечо, с удовольствием провел по гладкой коже.
– Я, пожалуй, единственный человек на корабле, который ни за что бы не выдал тебя. Но сейчас я испытываю сильнейшие затруднения. Видишь ли, твое присутствие пробуждает Уклониста, и я в смертельной опасности. Хотя и ни за что на свете я не хотел бы увильнуть от этой опасности.
