– Не бойся, детка. Я добыл лекарство, с которым ты преодолеешь все – и уже через пару часов сядешь и потребуешь стейков. А на молоко и не взглянешь. Только и будешь хлестать свой легкосвет галлонами. А потом…
Увидев ее лицо, Хэл поперхнулся. Это была маска отчаяния – словно гротескная, искаженная деревянная маска греческого трагика.
– Нет… не может быть! – простонала она. – Как ты сказал? Легкосвет? – Она повысила голос. – Так ты его мне наливал?
– Шиб, Жанетта, не волнуйся так. Тебе же нравилось, так какая разница? Я хотел, чтобы мы…
– Хэл, Хэл! Что ты наделал!
От ее жалобного стона в его душе что-то перевернулось.
Хэл выбежал в кухню, схватил чехол, достал его содержимое и ввел иглу в ампулу. Вернулся в спальню. Жанетта молча смотрела, как он всадил иглу ей в вену. В какой-то момент он даже испугался, что игла сломается – кожа казалась твердой и хрупкой одновременно.
– Эта штука легко излечивает людей Земли, – сказал он, стараясь вести себя жизнерадостно, придерживаясь бодрого тона опытной медсестры.
– Хэл, иди ко мне. Это… это все зря. Слишком поздно.
Он вытащил иглу, протер место укола спиртом и приложил ватку. Потом упал на колени возле кровати и поцеловал Жанетту. Губы у нее были жесткие как подошва.
– Хэл, ты любишь меня?
– О Сигмен! Конечно же да – сколько раз я должен это повторить, чтобы ты поверила?
– И будешь любить, что бы ты ни узнал обо мне?
– Я все о тебе знаю.
– Нет, не знаешь. Не можешь знать. О Великая Мать, если бы только я тебе раньше сказала! Может быть, ты любил бы меня не меньше. Может быть…
– Жанетта, что случилось?
Глаза ее закрылись, тело сотрясла судорога. Когда мучительный приступ миновал, она что-то прошептала сухими губами. Он наклонился, пытаясь расслышать ее пугающе тихий голос.
– Жанетта, что ты говоришь? Жанетта! Повтори!
Он встряхнул ее. Видимо, горячка оставила Жанетту, потому что плечо было холодным. И твердым.
Послышались тихие, неразборчивые слова.
– Отвези меня к теткам и сестрам. Они знают, что делать. Не для меня… для них…
– О чем ты?
– Хэл, будешь ли ты меня любить, что бы ни…
– Да, да, и ты это знаешь! Но сейчас у нас есть более важные дела, чем разговоры о любви.
Если она его и услышала, то никак это не показала. Голова Жанетты запрокинулась, точеный нос уставился в потолок. Веки и губы сомкнуты, руки вытянуты вдоль тела, ладонями вверх. Прекрасные груди оставались неподвижны: дыхание больной было слишком слабым, чтобы приподнять их.
Глава восемнадцатая
Хэл барабанил в дверь Фобо до тех пор, пока та не открылась.
– Хэл, ты пугаешь меня! – сказала жена эмпата.
– Где Фобо?
– На заседании совета колледжа.
– Я должен видеть его немедленно!
– Поспеши, если дело важное! – крикнула ему вслед Абаса. – Эти заседания ему до смерти надоели!
Когда Ярроу, слетев по лестнице и срезав все углы в ближайшем кампусе, подбегал к своей цели, его легкие горели огнем. Но он не сбавил темпа, вихрем промчался по ступеням административного здания и ворвался в помещение, где заседал совет.
Попытался было заговорить, но дыхание клокотало в горле.
Фобо вскочил с кресла:
– Что случилось?
– Ты… должен… со мной… дело жизни… и смерти!
– Прошу прощения, господа, – сказал Фобо.
Десять кувыркунов разом кивнули, совещание прервалось. Эмпат надел плащ и шапку с искусственными антеннами и вышел вместе с Хэлом.
– Так в чем дело?
– Послушай, я вынужден тебе довериться! Знаю, знаю, что ты не можешь мне ничего обещать, но мне кажется, что ты не выдашь меня моему народу. Ты человек реальный, Фобо.
– Ближе к делу, друг мой.
– Послушай. В эндокринологии вы преуспели и сейчас выступаете наравне с нами, в отличие от других наук. И у тебя есть колоссальное преимущество. Вы проводили на ней медицинские исследования, должны что-то знать о ее анатомии, физиологии и метаболизме. У вас…
– Жанетта? Жанетта Растиньяк! Лалита!
– Да. Я прятал ее у себя.
– Я знаю.
– Знаешь? Но откуда? Я…
Кувыркун положил ему руку на плечо.
– Есть кое-что, что тебе следует знать. Я собирался сказать тебе это, когда приду домой. Сегодня утром человек по имени Арт Гуна Пьюкуи снял квартиру в здании напротив. Он сказал, что хочет жить среди нас, чтобы быстрее изучить наш язык и обычаи.
– Но почти все время, проведенное в этом здании, он возился с чемоданчиком, который, как мне кажется, содержит различные устройства, позволяющие слышать издали звуки в твоей квартире. Однако хозяин присматривал за ним, и ни одного из своих устройств он так и не смог настроить.
– Пьюкуи уззит!
– Тебе лучше знать. Но прямо сейчас он в своей квартире наблюдает за этим зданием в мощную подзорную трубу.
– И слушать нас он тоже может прямо сейчас, – сказал Хэл. – Эти приборы очень чувствительные, но стены дома абсолютно звуконепроницаемы. В любом случае – сейчас не до него!
Фобо вошел вслед за Хэлом в его квартиру. Пощупал лоб Жанетты и попытался поднять ей веко, чтобы посмотреть на реакцию глаза. Веко не двинулось.
– Хм. Явно выраженная кальцинация внешнего слоя кожи.
Одной рукой он откинул одеяло, другой взялся за ночную сорочку и рванул от ворота вниз. Сорочка развалилась пополам, Жанетта лежала голая, безмолвная и бледная, словно шедевр великого скульптора.
Ее любовник тихо вскрикнул, но ничего не сказал, понимая, что Фобо – врач и действует, как считает нужным. В любом случае у кувыркуна не могло быть к ней никакого сексуального интереса.
Он смотрел, ничего не понимая. А Фобо простукал пальцами ее плоский живот, потом приложил к нему ухо. Разогнувшись, покачал головой:
– Не стану тебя обманывать, Хэл. Мы сделаем все, что в наших силах, но этого может оказаться недостаточно. Сейчас ее надо доставить к хирургу. Если вырежем яйца раньше, чем они наклюнутся, да еще поможет введенная тобой сыворотка – есть надежда обратить эффект вспять и спасти ее.
– Яйца?
– Потом объясню. Заверни ее, я побегу наверх и позвоню доктору Куто.
Ярроу накрыл любимую одеялом, завернул, словно в кокон. Перевернул ее. Тверда, как манекен… Он накрыл ей лицо – не мог вынести этой каменной неподвижности.
Телефон на запястье заверещал, Хэл машинально едва не щелкнул кнопкой, но в последний момент успел сообразить и отдернуть руку. Однако телефон верещал громко и настойчиво. Промучившись несколько секунд, Хэл решил, что если он не ответит, то это будет выглядеть подозрительно.
