— Но предпосылки для раскрытия есть? Или одно желание?
— Предпосылки есть. Правда, желания пока куда больше.
— Что ж… Для начала я свяжусь со знакомыми в спецотделе. Полагаю, что потребуется информация. Много информации. Я постараюсь получить данные о положении дел в порнобизнесе и детской проституции, а на вашу долю останутся психиатры и информация о частных киностудиях. Могу я получить копию кассеты?
Заметив наше замешательство, заверил:
— Она не пропадет, и ее никто не увидит. Но мне требуется просмотреть ее самому. Мне нужно будет задавать не общие, а целенаправленные вопросы. Все же в одном деле завязано и «черное порно», и убийство, и похищение детей, и изнасилование, и психически больной человек.
Я протянул ему кассету и предупредил:
— Это подлинник, Игорь. Копий у нас нет.
— Все будет в порядке, — заверил Ракитин, запихивая кассету во внутренний карман летнего плаща. — Если удастся, то сегодня же и просмотрю. Утром постараюсь связаться со специалистами из «полиции нравов». Завтра вечером, часиков в пять, заходите. Обсудим.
— Обрати внимание на титры, — предупредил я. — Там есть номер телефона. И учти — зрелище не для слабонервных. До завтра.
— Счастливо, — кивнул капитан, и мы с Разумовским вышли.
— Ты не слишком самоуверен? — покосился на меня иерей. — Это была единственная улика. Мне тоже понравился этот парень, но ведь он может просто потерять кассету, случайно испортить ее.
— Оперативник-то? — усмехнулся я. — Потерять и испортить? Ну-ну… Да и, по большому счету, она нам больше не нужна. Если мы найдем эту студию, там будет еще немало подобных кассет, а если нет… Лично мне эта мерзость не нужна. А тебе? Так что же ты волнуешься?
— Предчувствия, — признался Разумовский. — С тех пор как эта кассета попала ко мне в руки, меня одолевают нехорошие предчувствия. Может быть, это и наивно, но… уж больно неспокойно на душе. Словно что-то недодумал, что-то упустил, и это может послужить причиной неприятностей не только для меня.
— Естественно, — подтвердил я. — Ведь помимо проблем твоих прихожан есть еще и я. Наверное, у тебя наконец просыпается совесть.
— Нет, это другое, — вздохнул иерей. — И ты, и я все это делаем сознательно, отдавая себе отчет. Многое из того, что мы делаем, неправильно, не принято, может быть, даже преступно. Но когда речь заходит о жизни человека или о старике, оставшемся без крыши над головой, все это отходит на второй план. И в душе я не жалею о том, что сделал. Не могу сказать, что мне это нравится, но я помню о дюжине людей, которым нам с тобой удалось помочь.
— Дюжине! — возмутился я. — Там было дюжины две, если не три. Три дюжины моих мучений.
— Но сейчас меня тревожит какое-то странное ощущение вины за то, что еще не произошло. И я пытаюсь понять: в чем я ошибся? Не могу найти ответ, и это тревожит меня еще больше.
— Это потому, что ты всему пытаешься дать оценку, определение, — сказал я. — Зачем философствовать над естественными вещами? Оскорбили женщину, ты за нее заступился — это естественно, это нормально и не нуждается в философских обоснованиях. Просто обычно мы беремся за дело, в котором помощь требуется конкретному человеку, а сейчас никого конкретного у нас нет, вот что тебя тревожит. Но нам следует поторопиться, чтобы конкретные не появились. Этого придурка сначала нужно остановить, а потом мы будем с тобой обсуждать — согрешили мы с тобой, размазав его по асфальту, или это было с нашей стороны благое деяние.
— Для меня все куда сложнее, — покачал головой Разумовский. — Это ведь огромная ответственность — быть священнослужителем. Могу ли я так далеко отходить от принятых норм? Федор Шаляпин после исполнения арии Мефистофеля шел в церковь, потому что он, входя в образ дьявола на сцене, пусть невольно, как артист, но впускал в себя частичку того, в чей образ вживался. Но он был очень сильный духом человек и свято верил в торжество добра. Видишь, насколько все тонко?
— Поехали домой, — попросил я. — Уже вечер на дворе, а мне еще квартиру в жилое состояние приводить. Все же я не был в ней свыше… Подожди, подожди… Это что же получается?! У тебя нет своей квартиры в городе, стало быть, все это время ты будешь жить у меня?!
— Выходит, так, — развел руками иерей.
— Полы будешь мыть, — решил я. — И посуду.
— А тебе что останется? — возмутился Разумовский.
— Мыслительная работа. Кто на что способен, тот тем и занимается. Заводи машину, мучиться предчувствиями будешь после того, как пройдешь курс трудотерапии, очень помогает при душевных терзаниях.
Закончив двумя часами позже уборку в квартире и приготовив нехитрый ужин, я пошел к соседке за газетами, которые она выбирала из почтового ящика по моей просьбе. Когда я вернулся, Разумовский уже спал, уютно устроившись на диване. Я прошел на кухню, заварил чай и принялся читать накопившуюся за время моего отсутствия прессу.
Через полчаса я не выдержал. Отложив недочитанные газеты и оставив на столе недопитый чай, я вернулся в комнату и, ворча себе под нос, принялся стелить постель.
— Ну как? — сонным голосом спросил Разумовский. — Что случилось за время твоего отсутствия?
— Ничего, — раздраженно отозвался я. — Ровным счетом ничего. По-прежнему плавно катимся вниз. Прав классик: «Замечательный народ, но уж больно терпеливый». Однако правительство уверяет, что это мы не вниз так катимся, а из кризиса выходим. Правда, почему-то Солженицын с этим не соглашается, заявляя, что «нынешние правители России в моральном отношении ничуть не лучше своих коммунистических предшественников и руководствуются лишь корыстными интересами, жаждой власти и обогащения». Мой любимый тележурналист открыто заявляет: «Я не верю этому правительству». Один очень большой поэт пишет: «Нас опять обманули», а другой говорит, что он ездит в дальние гарнизоны с концертами, чтобы отмыться от всей этой мерзости… Но власти надежно заверяют: в Багдаде все спокойно, в Багдаде все спокойно… Плохо все, Андрей, очень плохо.
— А знаешь, почему плохо? — приподнялся на локте Разумовский. — Потому что основа основ лежит в воспитании и образовании. А это у нас губится на корню. Человек начинается с духовности, с образованности, со знаний прошлого, а не с квартиры или машины. Деньгами он заканчивается. А у нас по-прежнему лозунг: «Обогащайтесь!» Да не «обогащайтесь», а «учитесь и думайте!» Без этого любая нация обречена на прозябание и деградацию.
— Андрей, ну неужели они не ведают, что творят? — горько спросил я. — Ведь мы опять у черты. Еще немного, и может случиться страшное.
— Все они ведают. Просто им важно удержаться на плаву до тех пор, пока они не обеспечат себя и своих детей на много-много лет вперед. Только происходит это за счет других. Нет, Коля, «сказки новой России» куда более страшны, чем ты можешь представить. Они проповедуют насилие и разврат. А ведь именно со сказок начинается формирование морали. С тех добрых и мудрых сказок, что рассказывали нам мамы и бабушки. Это лучшая форма — обучать, развлекая. И те кассеты, с которыми мы столкнулись, страшны не только своим содержанием. Они роняют в подсознание страшные семена. Семена, которые дадут всходы.
