Обозлившись на меня, попы забаллотировали меня на этот раз уже окончательно.
Но и я, в свою очередь, обозлился и написал жестокую статью против губернатора и архиерея, где подробно рассказал про их предвыборные маневры. Статья имела огромный успех в «Голосе Москвы». Но по проискам губернатора редактора посадили под арест.
В четвертую Думу я не попал. Однако я остался в Петербурге как директор Ленского товарищества и как редактор экономического журнала «Вестник центрального банка».
Вскоре я был избран членом Оценочной комиссии города Петербурга. Раньше мне было обещано место председателя этой комиссии, но у меня его перебил Н. Н. Кутлер
[243], которого, однако, министр Маклаков не утвердил в должности по «политической неблагонадежности». Это в оценочной-то комиссии! Но и после меня вновь обманули, избрав председателем «некоего в сером», совершенно незначительное лицо, которого и фамилию я даже не помню. Впрочем, он ходил в цилиндре.
Глава II
Война и революция
Мобилизация
В июле 1914 года Россия первая начала мобилизацию. Надо в точности восстанавливать факты.
У бывшего военного министра Сухомлинова в его воспоминаниях имеются чрезвычайно любопытные подробности, относящиеся к этому роковому для России моменту. Подробности эти тем интереснее и тем важнее, что сам автор приводит их лишь попутно, видимо, не сознавая всей серьезности этих попутных обстоятельств; его мысль направлена совсем на другое, он стремится доказать, почему именно Россия была не вполне готова к войне и что именно было уже подготовлено. О тех обстоятельствах, о которых мы говорим, он замечает лишь вскользь, мимоходом, и они тем и ценнее, ибо не могут быть заподозрены в неискренности. Это лишь усилило обстоятельства в тяжелом преступлении, в котором обвинялся министр Сухомлинов.
Что министр Сухомлинов был лукавый царедворец, что в вопросах военного дела его удельный вес был довольно слаб и что голос его совершенно заглушался более влиятельными голосами великих князей, это всем было хорошо известно и до появления в свет его воспоминаний.
Но совсем не в этом дело. А вот что более важно. Оказывается, что когда у государя и окружающих его представителей военных кругов России возникла мысль пугнуть несговорчивую Австрию – в ее известном конфликте с Сербией – частичной мобилизацией на австрийском фронте, так сказать, брякнуть перед ней русским оружием и пугнуть русской мощью, то по этому вопросу в Красном Селе под председательством государя было созвано совещание – весь Совет министров в особо увеличенном и пополненном составе.
Мы и без воспоминаний отлично знаем, что мог отвечать на вопрос царя: «Готовы ли мы к войне на австрийском фронте?» – лукавый царедворец: «Конечно, готовы, если ваше величество прикажет!» Ответ, достойный министра Сухомлинова, и не в нем теперь дело.
После многих и долгих прений совещание согласилось, что «для демонстрации» возможно провести частичную мобилизацию на австрийском фронте.
Каким же образом эта частичная мобилизация превратилась в общую мобилизацию, захватившую и германский фронт? Вот вопрос, о котором министр Сухомлинов пишет лишь мимоходом, вскользь. А вопрос этот кардинальной важности.
Что государь вовсе не желал этой мобилизации и что он был далек от мысли о войне с Германией – это несомненно: нерешительный и сомневающийся государь даже спрашивал военного министра, нельзя ли приостановить мобилизацию? И когда ему ответили, что это невозможно, и когда растерянный и подавленный государь желает совершенно прекратить мобилизацию, ему отвечают, что она уже объявлена и в полном ходу.
Но если государь не желал общей мобилизации и если государственное совещание одобрило лишь частичную мобилизацию «для демонстрации», то кто же, наконец, решил этот вопрос, ввергнувший Россию в пучину бедствий?
В порыве личных обид министр Сухомлинов отдает слишком много места проискам и козням начальника штаба генерала Янушкевича
[244]. Нельзя себе представить, чтобы начальник штаба мог действовать в вопросах войны и мира на свой риск и страх, чтобы за ним не стояли более крупные фигуры.
Ясно лишь одно, что эта общая мобилизация как-то фатально была навязана государю и России.
Не менее загадочна и история с путаницей телеграмм, которыми обменивался Николай II с Вильгельмом
[245]: телеграмма государя более позднего датума была передана Вильгельму ранее предшествующей, и этот пробел имел решающее значение в ходе переговоров.
Однако кто же осмелился задержать телеграмму государя в такой исключительный момент в судьбе России?
Вот два кардинальных вопроса и два момента исключительной важности, которые как нельзя лучше характеризуют ту атмосферу, которая окружала в то время царя: кто-то, помимо царя, решил, что война должна быть, и провел эту свою волю без всяких совещаний с государственными учреждениями и даже помимо желания самого государя.
А теперь задним числом, когда Россия лежит в прахе, пусть история разыскивает виновника войны.
Никто не спорит, что Германия сорок лет готовилась к войне, что за последние годы она была настроена очень воинственно. Но в том-то и заключается вся трагедия, что мобилизацию начала не та страна, которая к ней готовилась, а та, которая совсем не была готова.
Германский посол граф Пурталес
[246] вручил русскому министру Сазонову
[247] требование в течение суток прекратить мобилизацию. Срок прошел, ответа не последовало. Германский посол вторично посетил министра Сазонова, чтобы удостовериться в ответе, причем был крайне взволнован.
– Итак – война? – спросил он Сазонова, в волнении роняя бумаги.
Министр пожал плечами.
