Россия погибла. Но ведь это была война. По существу же, Германия, как бюджетная наша соседняя страна, более двухсот лет работавшая с Россией, не может быть нам враждебна, ибо, кроме России, ей неоткуда получать сырье и некуда сбывать свои товары. Здесь для России нет ничего обидного или унизительного; достаточно вспомнить, какого величия, какого могущества достигла она за эти двести лет. Недаром величайшие государственные умы и России, и Германии дорожили и настаивали на этой обоюдной дружбе.
Говорят, что Россия в своих торговых договорах несла подчиненное положение. Но если это и замечалось, то вовсе не из-за высокомерия Германии, а только потому, что промышленность и культура Германии были выше русских. Такой уж экономический закон, что высокая культура подчиняет себе низшую. И кого бы ни поставить на место Германии, будь то Англия или Франция, все равно торговые договоры России займут подчиненное положение, ибо в России нет промышленности, Россия нуждается в заграничных изданиях, что особенно ясно показали война и большевистское владычество.
Культура всегда берет верх, и за примерами ходить недалеко: давно ли подвластная России Финляндия была совершенно независима экономически от метрополии благодаря более высокой своей культуре. Не без выгоды сбывала она в Россию свои товары – бумагу, сарпинку, мебель, изразцы и пр., совершенно игнорируя русские изделия, даже столь дешевые и добротные, как русский ситец, сахар, пиво. Немецкие экспортеры за двести лет изучили Россию вдоль и поперек; изучили ее рынки, ее требования, ее вкусы; применились к русским условиям спроса и кредита; изучили русский язык. Словом, они сжились со своей соседкой.
За время войны некоторым русским фирмам пришлось обратиться к английскому и американскому рынкам, и сразу оказалась масса недоразумений: потребовали оплату заказов вперед, да еще в английской валюте, самой дорогой; заказы опаздывали к русской навигации, монтеры не понимали русского языка и пр.
Для России необходимы были тесные торговые сношения именно с Германией, а не с Англией и не с Францией, ибо французские товары ей не нужны, у нее этих товаров большое изобилие на юге – в Крыму, на Кавказе, в Туркестане; что же касается английских товаров – машины, ткани, стальные изделия и пр., то они и в мирное время были нам не по карману. Остаются товары американские и японские; но недаром говорится: «за морем телушка – полушка, да рубль перевозу». Не проще ли перевезти немецкий товар через границу, тут же, рядом, нежели тащить его за тридевять земель из-за океана? Во имя чего? Что американцы или японцы – наши друзья? А что было в 1904 году и как тогда звучала эта формула? Если Япония с тех пор успела превратиться в нашего друга, то чего вообще стоят все эти политические формулы, несущие с собой мир и любовь?
Германия при всем своем экономическом и культурном превосходстве никогда не трактовала соседям русскую державу как меньшую, наоборот, всегда относилась с чувством уважения и дружбы в самые тяжелые ее исторические моменты.
А что принесла России ее союзническая ориентация? Позор и унижение. Достаточно сказать, что Россия, эта величайшая держава, занимавшая и продолжающая занимать половину европейского и азиатского материков, считавшая и продолжающая насчитывать свыше полутораста миллионов населения, обладавшая и продолжающая обладать богатейшими природными богатствами, эта держава, пожертвовавшая миллионами человеческих жизней за своих союзников, оказалась недостойной иметь своего представителя в Версале при заключении мирного Конгресса
[253]. А ведь в то время существовала еще белая армия адмирала Колчака
[254] и генерала Деникина
[255], и первая подходила к Уралу, а вторая – к Курску; они не участвовали в позорном Брестском мире, а оставались, к сожалению, верными союзникам.
В чем же была их вина? Не в том ли, что русские солдаты положили свои головы на немецкой и австрийской земле, спасая Париж от верной гибели? Пусть французские министры получше вспомнят, как они бежали из Парижа в Лион, не надеясь на крепость своей столицы. Это Россия своей кровью их защитила. И разве русский император не пожертвовал своими родственными узами и своими династическими интересами во имя долга и верности слову?
Лично я держусь и всегда держался того убеждения, что царь поступил ошибочно: русскому царю и для себя, и для своей страны гораздо дальновиднее было бы вместе с немцами «завтракать в Париже». Но Конгресс мира, конечно, держался иных взглядов, иначе он и не заседал бы в Версале, а быть может, добивался бы приема в залах Потсдамского или Царскосельского дворца
[256].
До такого унижения Россия никогда еще не доходила, даже во времена монгольского ига. Этого унижения и такой неблагодарности нельзя забыть и нельзя простить.
Генерал Врангель, этот последний из могикан великой войны, мог многое рассказать и о том, как английское командование принуждало его к союзу с большевиками во время Крымской осады, и как встретило его французское командование в Константинополе, когда он появился там со своей эвакуационной армадой.
Генерал Врангель был рыцарь, но и он не мог смолчать при такой наглости и при такой неблагодарности союзников.
И все эти унижения русские терпели. Во имя чего?
Верный своему слову царь Николай II погиб вместе со своей семьей. Погибла и Россия. Перед этим геройством царя все преклоняются. А между тем помимо этой верности, весьма относительной в делах политических и государственных, за что и во имя чего он погиб? Всякая верность имеет свои пределы. Кому не известно, как английский посол Бьюкенен
[257] приветствовал в Петербурге Временное правительство, свергнувшее «деспотическую тиранию царского режима». А разве Франция по тому же поводу не прислала в Россию Альбера Тома
[258] приветствовать своего коллегу Керенского? В эти моменты царь Николай II был еще жив и томился с семьей в заключении, он знал, читал и слышал, как отплатили союзники ему за его верность слову.
