Миссия этой депутации, выполнявшей дворцовый переворот, как мы знаем, увенчалась успехом: царь и не думал сопротивляться, он встретил депутацию спокойными словами, что он обдумал этот вопрос и для блага России готов отказаться от престола, но что он не может расстаться с сыном и поэтому отказывается от престола и за себя, и за сына.
Русским императором стал Михаил
[263]. С этим депутация и вернулась в Петербург. Но когда ликующий Гучков возвестил солдатам эту радостную весть: «Ура императору Михаилу!», то его не только никто не поддержал, но он сам должен был поспешить спастись от угроз недовольных солдат: «Никакого царя!»
Дворцовый переворот перешел в стадию политической революции.
В эмиграционных русских кругах стало ходячим мнением, что революцию в России произвела Государственная дума во главе с председателем Думы Родзянко
[264]. О роли Государственной думы в русской революции я буду говорить позже. Теперь мне хотелось бы обратить внимание на другое – на военную охрану государя и, в частности, на роль генерала Рузского
[265].
Я ставлю прямой вопрос: как должен был поступить генерал по долгу присяги с бунтовщиками, которые явились к монарху с требованием его низложения, да еще в районе командования этого генерала?
С военной точки зрения, здесь не может быть никакого сомнения в ответе.
А что делает генерал Рузский? Шаркая резиновыми калошами, он ведет бунтовщиков и заговорщиков в вагон к государю и там на общем совещании принимает участие в редактировании отречения от престола.
А разве один генерал Рузский так поступал? Начальник штаба генерал Алексеев
[266], так сказать, правая рука государя как Верховного главнокомандующего, вместо военных действий по усмирению бунта гарнизона в Петербурге ведет переговоры по телефону с Родзянко и, наконец, прибегает к какой-то своеобразной анкете среди командующих войсками, как они полагали бы по вопросу об отречении царя от престола?
Из всех командующих армиями нашелся только один генерал – Сахаров
[267], которому военный долг подсказывал правильный ответ: усмирить бунт военной силой. Но и этот генерал в конце концов был увлечен общим течением непротивления злу.
Таково военное окружение государя. И где? В районе военных операций, в высочайшей Ставке. Дальше такого военного развала, отсутствия военной дисциплины идти было некуда.
Понятно, что в столь тревожные минуты государь рвался к семье в Царское Село. А машинист по распоряжению начальства везет государя в Псков.
Что это такое? Государя, Верховного главнокомандующего против его воли машинист везет в Псков? А где же охрана государя? Датские стрелки, охранявшие короля Людовика XVI
[268] во время французской революции
[269], пали мертвыми, защищая вверенную их охране особу короля. А русские стрелки, как они себя вели? Не нашлось ни одного, который защищал бы царя.
Вот о чем следовало бы получше подумать, прежде чем бросать обвинения Государственной думе и ее председателю. Уж если командующие войсками с их миллионами штыков не сумели спасти своего государя, а сочли за лучшее давать советы отречения от престола, если они забыли военную присягу положить жизнь за царя, то как могут предъявлять какие-то вздорные обвинения Государственной думе, единственную охрану которой составляли думские приставы и служители, оружием которых служили цепь через шею и булава?
У генерала Алексеева было в его распоряжении двенадцать миллионов солдат. А у Родзянко, кроме его пяти пальцев, ничего не было. И все-таки войска пошли к Думе
[270]. Почему? Какие войска? Ведь это были те взбунтовавшиеся части, которые вообще никуда не хотели идти, боевые части с командным составом. Какое чувство, какой инстинкт толкали их именно к Государственной думе? Этот инстинкт очень показателен, и едва ли мы ошибемся, если скажем, что в общем развале, в общей разрухе, которая докатилась даже до боевого фронта во время небывалой войны, ярким доказательством чего может служить анкета генерала Алексеева о царствующем императоре, в эти дни полной растерянности люди искали какого-либо государственного порядка и в надежде устремлялись к Государственной думе.
Надежды эти их обманули, и государственный развал шел гораздо глубже: Временное правительство, созданное Государственной думой, было именно «временным» этапом на пути полного государственного крушения России.
Процесс постепенного распада государственного порядка происходил у меня на глазах. Я жил в это время в Петербурге, как раз в центре города, на углу Невского и Литейного проспектов. Волнения начинались постепенно, и умная государственная власть, конечно, могла бы их потушить. Как и всегда, вопрос шел в буквальном смысле о куске хлеба; хлеба в Петербурге недоставало, и в то время избалованное население не привыкло еще и не признавало никаких очередей в ожидании покупки хлеба, и оно особенно негодовало, когда эта лишняя затрата времени оканчивалась ничем, когда булочник объявлял, что хлеба больше нет.
Больше всех, конечно, волновались женщины, на которых главным образом и ложилась эта нудная обязанность стоять в очередях за хлебом. Первые толпы недовольных на Невском состояли в большинстве из женщин. Демонстрации все усиливались, и толпы на Невском появлялись все чаще. Для разгона этих демонстраций прибегли к конным отрядам казаков. Но казаки вели себя миролюбиво: стоит ли связываться с бабой? Как вела себя в это время власть в Петербурге?
