Но если бы зять мой, ныне покойный, мог посмотреть свое любимое детище теперь, когда там нет ни одной постройки, ни одной коровы, ни одной лошади, когда лес и сад вырублены дотла, поля запущены и заросли сорной травой, вообще все имение сровнено с землей, не существует, то едва ли его горькое чувство незаслуженной обиды было бы удовлетворено этой лицемерной хлебом-солью.
Откуда взять энергию начинать все вновь? Кто даст на это деньги? И не будет ли навсегда призрак бывшего разгрома отравлять всякую работу? Кто раз обманул, тому уже нет веры. И насколько реальны вообще эти мечтания о хлебе-соли? Я знаю, например, что в моем имении Тейново на месте усадьбы, которая сожжена дотла, поселились крестьяне, там уже их поселок. Здесь уже над культурным имением вбит осиновый кол. Finita la comedia
[315]. Здесь уже нет возврата к прошлому. Было, да быльем поросло.
Я убежден, что старая поместная Россия погибла навсегда. Ее уже не воскресить никакими фальшивыми церемониями хлеба-соли. Вишневые сады и дворянские гнезда уничтожены
[316]. Тихой грустью веет от страниц этого недавнего прошлого. Оно сохранится лишь в воспоминаниях и в литературе.
И тем не менее право собственности должно быть восстановлено, ибо оно связано культурой народа и государства. Что-нибудь одно: или право собственности священно и неприкосновенно, или долой весь правовой строй, грабь награбленное!
К чему же существуют вековые нормы права и морали и неужели мы так низко упали, что готовы забыть и усомниться даже в велениях заповедей Божьих? Быть может, новое Учредительное собрание, вопреки самому Богу, скажет: убий и укради! И мы должны положить все перед этой моралью дикарей? Да будь оно хоть трижды, стократ учредительным, все равно убийство останется убийством и грабеж – грабежом. Эти правовые нормы бессмертны и неизменны, и здесь нечего ждать новых откровений ни от каких собраний, как бы они ни назывались и каким бы авторитетом ни прикрывались.
Всем хорошо памятно, какую бурю негодования вызвал в свое время кадетский проект о принудительном отчуждении помещичьей земли. Польские депутаты просто отошли от зла. Знатоки русского земледелия А. С. Ермолов, В. Гурко, Дюшен
[317] и др. с цифрами в руках доказывали, что вовсе не в малоземелье лежит центр тяжести аграрного вопроса, а в отвратительной земельной культуре: сколько бы ни наделяли крестьян землей, все равно низкая культура поглотит все эти прирезки, сведет их к нулю.
Большевистский опыт подтвердил эти аргументы: земли у крестьян стало больше, но хлеба стало меньше.
Реформы министра Столыпина именно и клонились к поднятию земледельческой культуры на крестьянских землях, прежде всего путем уничтожения общинной чересполосицы, отводом участков к одному месту.
Все это такие непреложные истины, о которых даже и спорить не приходится. Это законодательство занимало как третью, так четвертую Государственную думу в продолжение многих лет.
Теперь все разрушено.
И тем не менее должен же быть какой-нибудь выход из этого тупика?
Бесспорно, что право собственности должно быть восстановлено, но из этого еще не следует, что должно быть восстановлено самое фактическое владение имуществом, ибо это два разных момента, два разных правовых понятия.
Помимо тех моральных и психологических соображений, о которых я уже говорил, помимо нежелания восстанавливать фактическое владение имуществом при новых условиях жизни, часто восстановить это владение и фактически невозможно.
Самый простой случай: мой дом сожгли. Как могу я восстановить фактическое владение этим домом?
Для восстановления права собственности на отнятое у меня и уничтоженное имущество существуют особые правовые нормы вознаграждения убытков по нарушенному праву собственности.
Я уверен, что именно к этому вознаграждению убытков и сведется в конце концов все восстановление права собственности.
Перед нами массовое, стихийное явление, подобное тому, как война сметает на своем пути целый ряд имуществ. Впоследствии собственники этих уничтоженных имуществ получают вознаграждение за убытки за счет военной контрибуции или репараций.
С таким же стихийным нарушением частных прав имеем мы дело и в этом массовом уничтожении помещичьих хозяйств в России. Вознаграждение за убытки по нарушению этого права собственности также должно быть организовано в массе, наподобие контрибуции.
В Югославии, например, государством была выпущена особая государственная бумага: 2 ½-процентная рента<…>
[318] на 4½ миллиарда динаров номинала. Все дело было организовано следующим образом.
По заявлению частного лица определяли на месте сумму заявленных убытков, хотя бы и посредственных, например, нарушением торговли. По этому решению суда потерпевшему и выдавалась означенная рента на соответствующую сумму. Операция эта была проведена быстро и успешно и с формальной стороны была обставлена очень солидно, ибо этому государственному пассиву в четыре с половиной миллиарда динаров соответствовал госактив в виде немецких репараций, поступающих в гораздо большей цифре, в несколько раз превышающей эти четыре с половиной миллиарда.
Я останавливаюсь на этой операции, потому что она произошла у меня на глазах и я мог воочию убедиться, как легко и как быстро проведена она была в жизни. Привлечение к этому чисто финансовому делу судебных учреждений оказалось в высшей степени удачным, ибо придало всей этой операции характер беспристрастного и авторитетного решения суда.
В предстоящей земельной реформе в России необходимо разыскать такой госактив, который был бы справедлив и солиден. И мысль невольно обращается к той финансовой операции, которая уже знакома России еще со времени 1861 года, когда помещичьи земли отчуждались в пользу крестьян на началах так называемой выкупной операции: в то время помещикам за отчужденную у них землю государством были выданы выкупные ссуды. А крестьяне, получившие землю, обязаны были выплачивать государству выкупные платежи по известному плану амортизации. Впоследствии, в начале 1900-х годов граф Витте отменил эти выкупные платежи до срока окончательного погашения всей этой операции
[319]. Но к этому времени государственный бюджет настолько возрос и окреп, что выкупные платежи составляли в нем слишком малую часть, и отмена этих платежей не имела большого значения для государственного бюджета.
С выкупными платежами было покончено раз и навсегда. Я думаю, что в настоящее время нет надобности возвращаться к такой форме земельного кредита, тем более что в России впоследствии применялась уже другая форма земельного кредита при посредстве Крестьянского земельного банка: помещики, продававшие землю крестьянам, получали закладные листы Крестьянского земельного банка, а крестьяне, покупавшие землю, обязывались платить ежегодные проценты Крестьянскому банку вплоть до окончательного погашения полученной ссуды, поступившей в руки помещика.
