Какие же выводы можно сделать из этой моей поездки и командировки?
Прежде всего необходимо признать, что былой ореол Великорусского земства значительно померк: страна слишком много пережила и перестрадала, чтобы не извериться в прежних идеалах и кумирах. И если прежде ссылка на общеземскую организацию гарантировала и доверие, и успех, то теперь каждая федерация, каждая губерния и даже каждый город стараются определить отграничения от общеимперских установлений, хотя бы и земских.
По отношению к тем областям и губерниям, где земства совсем не было, например на Кубани, дело обстоит еще хуже, ибо там не знают даже и прежнего ореола. Там земская жизнь совсем не развита, и понятие «земство» им так же чуждо, как понятие какого-либо французского департамента. Как это ни дико, но при введении земства в Ставропольской губернии дело доходило даже до полицейской силы и до «земских бунтов» на манер холерных бунтов.
При таких условиях рассчитывать на одно сочувствие земскому общественному начинанию в страховом деле не приходится. Необходимо позаботиться о чем-то более существенном; нужна синица в руки, чтобы привлечь население к земскому страхованию.
Мне думается, что кооперативам надо было бы предоставить 45 % скидки с тарифов без комиссионных.
Вторым существенным препятствием распространения земского страхования служит очень популярная идея о кооперативном страховом союзе и собственном кооперативном страховании. Эта идея может совершенно задушить земское страхование, особенно там, где кооперация развита широко, т. е. на Кубани и на Дону.
Я не знаю, возможно ли соглашение с Центро-Союзом в Москве, может быть, о взаимном перестраховании рисков или об иной форме содружества, памятуя известный афоризм, что худой мир лучше доброй ссоры. Особенно уместно было бы такое содружество в деле страхования жизни: именно кооперативы могут предоставить широчайшее поле для операций по страхованию жизни, ибо кооператоры исчисляются сотнями тысяч, если не миллионами. Чисто земское страховое поле здесь значительно уже: земские служащие скорее заинтересованы в пенсионной или эмеритальной кассе, нежели в страховой. А земские гласные и земские избиратели? Как, через какие органы подойти к ним, чтобы пробудить в них желание застраховать свою жизнь?
Организации страхования скота и хлеба от градобития также всего удобнее было бы провести в содружестве с кооперативами, ибо этим видом страхования, скорее всего, заинтересуются сельскохозяйственные производительные кооперативы.
Так намечается мне почва для соглашения с центральным кооперативным союзом: войти в обоюдный перестраховочный договор, имея различные объекты страхования.
Что касается, в частности, организации земского страхования на Северном Кавказе, то я уже говорил, что район этот необходимо расширить и на Донскую область, и на восточную часть Украины, примыкающую к Дону.
Главным пунктом, куда тяготеет вся экономическая и финансовая жизнь этого края, является Ростов. Поэтому с Ростова и необходимо начинать земскую страховую организацию, во что бы то ни стало стараясь войти в контакт с союзами кооперативов, владычествующими в этой области.
Необходимо лишь заранее знать, что победоносный лозунг Цезаря
[331]: veni, vidi, vici – здесь не подойдет. Наоборот, Земскому страховому союзу придется поработать, и много поработать, придется отвоевывать свое страховое поле шаг за шагом, прежде чем почувствовать под собой твердую почву.
Первого октября возвращаюсь в Киев. Моя комната уже занята другим жильцом. Помещаюсь в коридоре, за шкафами: не беда!
Гетман
[332] и Лизогуб вернулись из Берлина. Надо попытаться устроиться на Украине. После долгих ожиданий Лизогуб наконец принял меня с рекомендательным письмом. Но ни от разговора моего, ни от письма – никакого впечатления. Надо действовать как-нибудь иначе. Обращаюсь к Варун-Секрету, обращаюсь к Курило (директор Департамента окладных сборов), к князю Голицыну
[333] (председатель Протофиса
[334]), к Лерхе
[335] (товарищ министра финансов). Дело что-то не клеится: Курило отсылает к Варун-Секрету, князь Голицын не желает даже принять меня лично, а ведет со мной переговоры через своего чиновника и через него же высылает отказ (по-товарищески!). Лерхе не находит ничего лучшего, как посоветовать мне взять место податного инспектора где-либо в уезде. Как будто сам Лерхе получил какую-то особую привилегию на занятие высших должностей, и как будто это ничтожество чем-либо выделяется из толпы! Ничтожные люди!
Решаю ни с чем возвратиться в Москву и выхлопатываю все необходимые документы и от немецкой, и от советской власти.
Мне удается устроиться с санитарным поездом Красного Креста с Балашовым. День отъезда уже назначен. Но судьба решила иначе. При свидании Лерхе сообщает мне, что сегодня вечером состоится заседание всех находящихся в Киеве членов Государственной думы. Иду на это заседание. Прения – бесцветные и ничего не значащие, главную скрипку играет Павел Милюков, теперь уже Савл
[336]. Встречаю многих знакомых. Пуришкевича едва лишь узнал по голосу, настолько он изменил свой вид, превратившись в какого-то моряка. Между другими встретил, уже выходя из собрания, Родичева; говорит, что только что приехал из Петербурга. Узнав о моем желании возвратиться в Москву, Родичев изумился и положительно не советовал ехать, чтобы не попасть в застенок. Он сам еле выбрался из Совдепии по чужому паспорту чуть ли не с переодеваниями.
Пришлось задуматься, что делать? С одной стороны, тоска о близких, а с другой – опасение ареста. К тому же и мои бесплодные поиски работы в Совдепии также памятны: какая будет польза для семьи от моего возвращения. И эти вечные надежды на скорое падение советской власти. Лерхе, который всегда все знает, утверждает по достоверным сведениям, что меня арестуют, если я вернусь в Москву. От Ленина все станется. Решено. Остаюсь в Киеве.
Но ведь и в Киеве нужны деньги, а мои уже на исходе, я истратил их на поездки по поручениям Земского страхового союза, не взяв никакого аванса.
Опять отправляюсь к Варун-Секрету, где в качестве чиновника особых поручений встречаю князя Голицына, товарища моего сына по лицею. Может быть, и мой сын также бы устроился в Киеве, когда помыкнулся ехать со мной. В моих скитаниях в эмиграции мне всегда помогала судьба. Но была бы она столь же милостива и к моему сыну?
