Варун-Секрет откликнулся на мою просьбу о месте.
– Не хотите ли поехать в Крым в качестве уполномоченного по устройству украинских беженцев?
– Конечно, хочу!
Меня откомандировали в распоряжение Беженецкого департамента к господину Старицкому, сыну знаменитого драматурга
[337], присяжному поверенному, перегруженному работой сверх меры: в департаменте Старицкого ожидали часами и редко дожидались.
Легко представить себе, что творилось в департаменте в такие редкие минуты. Понятно, что при таких условиях моя командировка в Крым сильно затянулась. Проходили недели. Я успел съездить в Житомир к своему приятелю А. М. Иванову, прогостил у него неделю. Командировки все не было. И лишь 1 ноября я получил, наконец, долгожданные бумаги и 3000 рублей аванса на поездку – первый мой заработок после выезда моего из Москвы.
Крым
Я выезжал из Киева в Крым уже под выстрелы начавшихся там беспорядков, сначала в университете, а затем и на улицах. Среди немецких войск на Украине также началось разложение после победы Антанты. Это было начало конца гетманщины. О выезде по железной дороге нечего было и думать: вокзал представлял собой осажденную крепость.
2 ноября рано утром я вновь выехал по Днепру на Екатеринослав в качестве украинского уполномоченного в Крым к правительству генерала Сулькевича
[338]. По дороге мне поручено было заехать в Елизаветград по поводу бедствий одного женского института. Однако ни о каких заездах не могло быть и речи, настолько на Украине, а в частности в Елизаветграде, было неспокойно.
Пока я доехал до Крыма, пока наш поезд задержан был на станции Александровск по распоряжению какого-то самостийного революционера, а немецкие власти, к великому моему изумлению, подчинялись этому распоряжению – настолько быстро шло разложение в немецких войсках – правительство генерала Сулькевича уже пало, и сам Сулькевич скрылся.
Приехали мы в Симферополь поздно ночью. Тщетно искали мы пристанища в какой-нибудь гостинице, все было переполнено. Целой группой бесприютных путешественников с женщинами и детьми скитались мы на долгуше по городу среди глухой ночи, освещенной холодным лунным светом. Наконец нас впустили в какую-то греческую кофейную, где мы и просидели всю ночь.
Утром мы прочитали в газетах о новом крымском правительстве с С. С. Крымом
[339] во главе и Н. Н. Богдановым
[340] в качестве министра внутренних дел. Это последнее назначение значительно упрощало мою задачу в Крыму, и я поспешил видеть Богданова. Он принял меня прямо по-родственному; с семьей Богдановых мы всегда были очень близки, и родная сестра Богданова Зоя воспитывалась даже у нас в доме в Кораблине. Очевидно, он забыл все наши партийные розни в Рязани по выборам в Государственную думу и этим доказал свой ум и доброе сердце. По поводу данного мне поручения он направил меня в губернскую земскую управу к председателю князю Оболенскому
[341] и государственному контролеру Бобровскому
[342].
Дело оказалось очень несложно, ибо всех украинских беженцев осталось в Крыму десятка два семей, и забота о них возложена была на земство.
Согласно словесному указанию директора департамента задачей моей командировки, помимо статистического обследования положения беженцев в Крыму, являлось, при посредстве начальника края генерала Сулькевича, всемерное задержание беженцев в Крыму, пока схлынет волна потока военнопленных из Австрии, захвативших на Украине все дороги, все вагоны, все переселенческие бараки и питательные пункты. Наиболее нуждающимся из беженцев мне рекомендовано было выделять небольшие пособия в 5–10 рублей.
Из дел Таврической губернской земской управы мною было выяснено, что количество украинских беженцев в Крыму невелико и что положение их обозначено заботами губернского земства по известному плану и сметам, так что всякие дополнительные подачки с моей стороны были бы излишни и вносили бы лишь рознь и зависть в среду беженцев. На 1918 год смета на 35 676 человек беженцев со всех мест теперь была исчислена в сумме около 2 миллионов рублей: за первую четверть года в сумме 471 517 рублей. Сюда входит и продовольственная помощь, и квартирная, и вещевая, и медицинская, и школьная, и др. Выполнение этой сметы на местах поручается заботам земских и городских управ в лице особых комитетов, и таких комитетов было образовано по губернии одиннадцать, а именно: Мелитопольский с городами Мелитополем и Геническом, Бердянский уездный и городской, Симферопольский уездный и городской, Перекопский, Днепровский и Ялтинский.
Наибольшее количество беженцев скопилось в степных уездах Таврической губернии – Мелитопольском, Бердянском, Днепровском – свыше 23 с половиной тысяч человек, но как раз эти уезды отошли от Крыма, входя в состав территории Украины.
Чтобы лучше можно было судить о том, насколько земство удовлетворяло нужды беженцев в Крыму, приведу образец сметы по Ялтинскому уезду на первую четверть 1918 года на 350 беженцев:
1. Продовольственная помощь на 175 человек по 6 рублей в месяц – 3150 рублей.
2. Квартирная помощь на 175 человек по 6 рублей в месяц – 3150 рублей.
3. Медицинская помощь на 350 человек: коечная – 198 рублей, амбулаторная – 198 рублей, доставка больных – 495 рублей, молоко больным – 450 рублей.
4. Содержание школы – 338 рублей.
5. На баню 175 человек по 20 копеек в месяц – 105 рублей.
6. Вещевая помощь на 30 % призреваемых – 265 рублей.
7. Жалованье, разъезды и пр. – 645 рублей.
Итого: 6334 рубля.
Беженцы эти поселены были в городе Алуште. Из списка беженцев видно, что украинцев было всего 54 человека из общего числа 350 человек. Выделять их из общей массы и снабжать подачкой по случаю приезда уполномоченного украинского правительства было бы высшей бестактностью как по отношению к их товарищам, так и по отношению к местным органам самоуправления: нужды беженцев сметой предусмотрены в определенном размере. Новая подачка как бы указывала, что заботы земства неполны и недостаточны. Нетрудно представить себе, как реагировали бы на это беженская масса и Таврическое земство: если наши заботы вас не удовлетворяют и вы вносите к ним дезорганизацию, то забирайте ваших беженцев и устраивайте их по-своему.
