А между тем главная моя миссия от украинского правительства была как раз обратная: во что бы то ни стало задержать украинских беженцев в Крыму. И когда я изложил эту просьбу и крымскому правительству, и Таврическому земству, указав на мотивы этой просьбы, то она была принята беспрекословно, несмотря на то что беженцы обходятся земской кассе в миллионы рублей и что беженцам этим давно пора по домам, еще полгода тому назад, когда на Украине водворился порядок.
Вскоре Н. Н. Богданов увез меня в Ялту прямо в свою семью. С нами же в автомобиле ехала жена С. С. Крыма, красивая блондинка английского типа. Я не знал, кто именно эта дама, и несколько раз начинал расспрашивать Богданова о С. С. Крыме, что он из себя представляет. Богданов все старался замять разговор. Воображаю, как неловко он себя чувствовал. Мы привезли госпожу Крым в Массандру во дворец и уже на лошадях добрались до Ялты: была страшная темнота и можно было удивляться, как наш шофер не свалил нас где-нибудь в обрыв на шоссе. На лошадях было ехать покойнее.
Неожиданно у Богдановых я встретил Лего, одного из директоров Московского земского страхового союза, по поручению которого я и путешествовал в Киев и на Кубань. Лего – наш, рязанец, старинный земский деятель по страховому делу. Он застрял в Ялте и не мог возвратиться в Москву. Я передал ему свой отчет о поездке. Просил его оплатить мои расходы на 3000 рублей моей семье в Москве. Но, кажется, Лего так и не возвратился в Москву.
В декабре гетманщина на Украине пала, как только немцы вывели свои войска. Сам Паоло Скоропадский – какая роковая фамилия! – очутился в Ялте. Полномочия мои в Крыму пали сами собой. Надо было позаботиться о дальнейшей моей судьбе, так как и средства мои были на исходе.
В Ялте я получил телеграмму из Луганска, что Серафима Константиновна с Мусей приехали из Царского Села. Помню хорошо, что телеграмма эта так меня обрадовала, что я даже перекрестился: слава богу, теперь я уже не один на чужбине.
И опять замечательное предназначение судьбы: вскоре я бы уехал из Ялты опять на Дон, и тогда адрес мой и след мой пропали бы, и мы не смогли бы списаться. С тех пор, т. е. с декабря 1918 года, Серафима Константиновна с Мусей меня уже не оставляли и делили со мной все мытарства эвакуации; можно сказать, ребенок вырос на моих руках и заменил мне далекую семью.
В Ялте же я встретил и Надю Соколову из Москвы, и она впервые рассказала мне и успокоила меня относительно моей семьи, что она на своей квартире в Москве живет пока благополучно.
Легко себе представить, как я рад был этой встрече. Впрочем, Надя с мужем вскоре же уехали из Ялты за границу.
Пользуясь хорошими отношениями с Богдановым, я просил его устроить меня куда-либо представителем от Крымского краевого правительства. В начале декабря он вызвал меня в Симферополь. Там же в это время находился и бывший министр финансов П. Л. Барк
[343] в качестве эксперта по финансовым вопросам при крымском правительстве. При его посредстве Богданов устроил мне командировку в Ростов для заключения займа в 100 миллионов рублей ростовских кредитных билетов для Крыма.
Одновременно крымское правительство поручило мне обследовать на Дону вопрос о продовольствии: не может ли донское правительство снабдить Крым семенами и хлебными запасами.
С этими двумя поручениями и с 3000 рублями аванса 14 декабря 1918 года я отправился из Симферополя в Ростов. Железнодорожное сообщение в Крыму было сильно расстроено; с большим трудом и с большими задержками дотянулись мы кое-как до Керчи, и то лишь на третьи сутки, на каком-то экстренном поезде, вытребованном по телеграфу очень настойчиво каким-то офицером, чуть ли не самозванцем.
Но выбраться из Керчи было нелегко, ибо никаких пароходов до Новороссийска не предвиделось.
Ни морское, ни военное начальство не могли нам в этом помочь. Даже моя магическая бумага, что я еду за деньгами для крымского правительства, а следовательно, и для всех служащих в Крыму, не оказывала действия, ибо само начальство было бессильно помочь нам.
В конце концов мы, пассажиры, собственными стараниями разыскали в порту старенький военный пароходик «Казбек», который шел в Новороссийск. Но затруднение было в погрузке угля: команда отказывалась его грузить, пока ей не выплатят жалованье. А платить было нечем. Пришлось сидеть у моря и ждать погоды. Первую ночь мы с инженером, начальником донских железных дорог, в распоряжении которого был собственный вагон, ночевали с большими удобствами в этом вагоне. Затем, понадеявшись на «Казбека», вагон отпустили обратно. Но «Казбек» и не думал уходить. Не желая ночевать на пароходе из-за морской качки, я начал разыскивать ночлег в городе. О гостинице нечего было и думать, мы уже давно отвыкли от такого комфорта. Я вспомнил, что страховые деятели очень рекомендовали мне агента общества «Саламандра» господина Корти, почтенного и уважаемого в городе человека. Обращаюсь к нему с просьбой ночлега. За вечерним чаем сошлись все вместе, оказались общие знакомые по Петербургу. Пробеседовали мирно весь вечер и условились, что я ночую у них в столовой. Хозяин собрался в клуб, я пошел его проводить, пройтись по городу; по дороге зашел в какое-то кафе или кабаре. Выпил кофе, послушал музыку, иду за моим знакомым в клуб, чтобы вместе возвратиться на ночевку. Его уже в клубе нет, ушел домой, не дождавшись меня. Отправляюсь к нему на квартиру; все темно; звоню, никто не отворяет. Звоню, стучу – все напрасно. Ночной сторож принимает во мне участие, тоже звонит и стучит, и тоже напрасно. В Керчи в это время было неспокойно, и лишь накануне неподалеку вырезали целую семью. Вероятно, мой новый знакомый, посоветовавшись в клубе, перепугался принять в дом малоизвестного человека и предпочел отсидеться в квартире взаперти, нежели пустить меня ночевать.
Ночью пошел бродить по городу и случайно натолкнулся на ресторан, который уже запирался. Обращаюсь к хозяину и рассказываю ему про свое критическое положение. Хозяин, очевидно, был не из трусливых и разрешил мне переночевать в общем зале ресторана.
На следующую ночь мы вышли из Керчи на «Казбеке»: пассажиры сложились и заплатили за погрузку угля. Была вторая половина декабря, и я сильно опасался, что будет качать, так как совершенно не переношу качки. Как только мы вышли из пролива в открытое море, начало сильно качать. Я уже приготовился к страданиям, как стало постепенно стихать, и ночь прошла спокойно. Оказалось, что капитан парохода, старый морской волк, плававший и в Балтийском, и в Северном морях, боялся качки не меньше меня и боялся не за себя, а за свой ветхий «Казбек», машина которого настолько износилась и обветшала, что не выдержала бы большой волны; и он завернул обратно в бухту. А к утру волна улеглась, и мы благополучно дошли до Новороссийска при зимнем штиле – редкое явление. Погода стояла теплая и тихая, так что я ехал в летнем пальто. Даже по дороге из Ялты через яйлу я дрожал в этом пальто, прикрывшись лишь манто; более теплой одежды у меня и не было.
