Серафима Константиновна по своему характеру приняла вести эти с большой экспрессией: она сердечно рада была и за меня, и за сестру, что мы устроены на место.
– Ну, это нас менее всего интересует, – холодно ответила ей сестра. – Мы не такие люди, чтобы пропасть!
К сожалению, этот ее ответ остался для меня неизвестным, иначе я не потащил бы их с собой в Екатеринодар, так как я отлично знал, что помощь этого «помощника» для меня бесполезна. Впоследствии выяснилось, насколько я ошибался в искренности этой четы: они все время помышляли об отпущенных мне крымских миллионах, и 1000 рублей жалованья совершенно не удовлетворяли их аппетитов.
Из Ростова мы выехали в семейном купе в скором поезде с большими удобствами. Но Екатеринодар встретил нас очень негостеприимно: мы скитались по улицам, не находя нигде пристанища; телеграмма моя в гостиницу Кубанского войскового собрания обозначении меня номером, никакого результата не имела. Серафима Константиновна с ребенком попыталась съездить в пригородную станицу Пашковскую, рассчитывая там найти комнату, но бесполезно. Лишь к вечеру нам удалось найти временный приют где-то на окраине города, близ реки Кубани, на грязнейшей улице, куда извозчики отказывались ехать, в квартире какого-то пароходного капитана, донельзя переполненной жильцами, и то лишь благодаря случайному отъезду хозяина, так что хозяйка, очень добрая женщина, уступила свою спальню. Сам я поместился в кухне, на лежанке, среди тараканов.
Лишь через несколько дней нам удалось найти и реквизировать для нас два номера в отвратительнейшей гостинице, служившей притоном для ночных гуляк. Но мы были рады и такому помещению. Надо заметить, что казавшиеся в то время дорогими цены в Екатеринодаре сравнительно были очень невысоки: например, обед в ресторане – 5 рублей, хлеб белый – 1 рубль 50 копеек за фунт, молоко – 10 рублей бутылка и пр.
Все мои хлопоты по розыску продовольствия на Кубани разбивались на совершенном безучастии к нуждам Крыма как со стороны кубанского правительства, так и Доброармии.
Одна крупная ростовская хлебная фирма Варварина бралась доставить нам хлеб в Крым через Ахтыр на Азовском море. С этой фирмой мною было покончено дело. Но кубанское правительство запрещало мне вывоз хлеба, несмотря ни на какие доводы. Злые языки говорили, что я не с того крыльца начал хлопоты, нужно было идти с заднего крыльца; определенно даже указывалась цифра стоимости каждого вагона зерна за разрешение к вывозу. Не знаю, насколько слухи эти были верны, я их не проверял на практике и считал недопустимым такие приемы для представителя краевого правительства.
Министром продовольствия Доброармии
[350] был Маслов
[351], а товарищем его – Салазкин
[352], наш рязанец – все знакомые люди. И тем не менее дело не двигалось вперед: настолько дорожили тогда кубанским зерном и для армии, и для населения. Я обивал пороги министерств и кубанских, и Доброармии и везде встречал отказ.
Комбинации с товарообменом также не удавались, главным образом потому, что Крым, помимо вина, фруктов и сластей, ничего не мог предложить в обмен на зерно. Позднее выяснилась возможность доставки из Керчи мануфактуры и из Новороссийска сельскохозяйственных машин и шпагата. На такой обмен Кубань, конечно, пошла бы, но меня уведомили об этом лишь под самый конец, когда крымское правительство доживало последние дни. Насколько небрежно и несерьезно относилось оно к моему поручению, достаточно указать, что министр продовольствия Стевен
[353], посетивший Екатеринодар, не сумел меня там разыскать, представителя своего правительства, и уехал, не повидавшись со мной.
Дав мне общее поручение по продовольствию, министерство давало, кроме того, отдельные поручения отдельным лицам, которые действовали помимо меня, на свой риск, и, ничего не добившись, уезжали обратно, ни разу со мной не повидавшись. Так случилось, например, с чиновником особых поручений Троицким, в распоряжении которого, как выяснилось впоследствии, и находилась партия мануфактуры в Керчи, предназначенная к обмену на зерно.
Едва ли я ошибусь, если скажу, что благодаря этой бестолковщине мы и не добились никаких результатов. Можно предполагать, что и сама мануфактура в Керчи в конце концов попала в руки большевиков при занятии ими Крыма и при бегстве Крымского краевого правительства: по крайней мере она как в воду канула.
Не добившись в течение двух месяцев никаких результатов ни на Кубани, ни в районе Доброармии – Ставропольская и Черноморская губернии, – причем я надоедал своими просьбами и кубанскому атаману Филимонову
[354], и кубанским министрам, и генералу Драгомирову
[355], который ведал гражданской частью при главнокомандующем генерале Деникине, я решил сообщить крымскому правительству, что на получение хлеба с Кубани никаких надежд нет, а что прибегать к нелегальным способам вывоза хлеба я не желаю. Я именно так и формулировал свою телеграмму. Через некоторое время я получил ответ, что мои полномочия на Кубани оканчиваются. Я оказался опять не у дел, без всяких средств к жизни, если не считать каких-нибудь 3000 рублей сбережений, имея на руках совершенно беспомощных Серафиму Константиновну с внучкой.
Большевики в Крыму
Однако судьба меня хранила, и наступили события, которые все перевернули. Почти одновременно с телеграммой, освобождавшей меня от моих обязанностей, получено было известие из вторых рук, что представителем крымского правительства на Кубани назначается В. Ф. Кокошкин
[356], брат убитого большевиками-матросами Ф. Кокошкина. Это было хорошим ударом по моему самолюбию: я, живя уже на Кубани и работая для Крыма, не только не удостоился быть назначенным на эту должность, но меня не сочли нужным даже уведомить об этом.
