С самого Рождества и до мая я все время не переставал хлопотать о выезде за границу. Я уже говорил о попытке моей уехать с пароходом Чаева; эта попытка была уже близка к осуществлению, если бы не одно обстоятельство: на пароходе заболела сначала девочка, затем и взрослая, были показания на тиф. При той грязи, которая была на пароходе, я не рискнул ехать с ребенком в столь дальний путь.
Не было почти ни одного парохода за границу, с которым я не вел бы переговоров об отъезде, но все не удавалось: то плата была непосильная, например полфунта с человека, т. е. по 5 рублей – до Константинополя; а на наши деньги выходило 300 000 рублей; то пароход был переполнен, то отходил внезапно, без всякого предупреждения.
Одновременно шли хлопоты и по начальству: самая выборка паспортов и заграничные визы отнимали массу времени, денег и тревог. У меня, например, были выхлопотаны визы: французская, греческая, сербская и польская. Потом оказалось, что эти визы ничего не стоят и что в Константинополе этих виз не принимают.
Образовалась даже небольшая группа, хлопотавшая о выезде в Польшу через Румынию по Дунаю. Группа эта в первую голову выдвинула меня как члена Государственной думы и всемирного любимца и певца Собинова
[371], застрявшего в Ялте. Однако имена наши не подействовали, Румыния отказала.
Вообще вся масса наших беженцев, отправлявшихся на свой риск и страх, застревала в Константинополе, и дальше их никуда не пропускали. Жизнь в Константинополе на наши деньги стоила безумно дорого. Очевидцы, побывавшие там, передавали, что номер в гостинице стоит 2 лиры, или на наши деньги 60 000 рублей; обед – полторы лиры и т. д. Какими колоссальными средствами надо было обладать, чтобы жить в Константинополе!
Последняя моя попытка к отъезду за границу была в мае 1920 года. Так же, как и в Ростове, все было готово, документы получены, вещи уложены; оставалось сесть на извозчика и ехать на пристань. И опять судьба удержала. В это время Серафима Константиновна с Мусей жили в Ливадии, где по реквизиции им отвели хорошую комнату с водой, с электричеством. Но меня все точил червь, почему мы не едем за границу пока лето, пока тепло, пока море спокойно? Я наметил себе Польшу, или Ригу, или Финляндию. По дороге можно было попытать счастья и в Сербии.
Наконец, все хлопоты по выезду окончены и день отъезда назначен. Билет до Варны у меня в кармане. Опять, как и перед отъездом в Ростов, я накануне условился с Серафимой Константиновной, что приеду за ними рано утром, чтобы все было уложено, чтобы не задерживать извозчиков. Накануне состоялось заседание правления, где я со всеми распрощался, выслушав приветствия, и пожелания, и благодарность; и даже расцеловался с коллегами. Багаж уложен. Все готово.
Поздно вечером отправляюсь попрощаться с Оловянишниковым, известным московским фабрикантом, нашим членом правления. Он пошел меня провожать и сообщил мне дорогой такие неизвестные еще мне сведения, что этот наш прощальный разговор решил все: я понял, что при нынешних обстоятельствах уезжать было бы нелепо. Я не спал всю ночь, продумав над этим вопросом. И тем не менее по инерции я продолжал готовиться к отъезду, я спешил на биржу нанять извозчиков. И, как нарочно, во всей Ялте – ни одного извозчика: объявлена забастовка. Иду в Ливадию пешком, там меня уже ждут готовые к отъезду. Дорогой еще и еще раз обдумываю свое решение и еще раз прихожу к убеждению в его правильности: за границу при данных условиях ехать положительно невозможно. И если бы мы в то время все-таки уехали, это было бы такой ошибкой, в которой я много раз бы раскаялся. Еще раз Провидение нас охранило.
Мы вторично остались в Ялте в самый последний момент, когда все уже было приготовлено к отъезду. Еще по дороге из Ливадии в Ялту с нами встретился граф Апраксин на автомобиле по дороге в Севастополь к генералу Врангелю.
– Счастливого пути! – кричит он мне, когда я уже решил остаться.
Но как объяснить в правлении мое внезапное решение остаться? Хочу свалить все на Серафиму Константиновну и Мусю, что они не могут ехать.
В Комитете несколько удивлены и как бы разочарованы. Так всегда случается после прощальных проводов, если отъезд почему-либо не состоялся. Опять вступаю в свою должность в Комитете, и на этот раз уже более прочно, ибо граф Апраксин в постоянном отсутствии, а я его замещаю.
Впоследствии все сведения из-за границы единогласно утверждали, что положение русских беженцев там очень плохое: кто застрял и бедствует в Константинополе; кто слоняется без дела на острове. В конце лета появились и обратные эмигранты: наш член правления Милованов с семьей. Встретил также в Ялте господина Пестржецкого
[372], бывшего сановника в царском правительстве; совсем обтертый, исхудавший. Возвратился из Сербии, где жилось очень несладко. Бывший сановник существовал там с женой тем, что варил мыло в котелке на плите.
– А льготный размен русских рублей? – спрашиваю его.
– Накануне отмены русские злоупотребляют им. Да и не прожить на 400 динаров в месяц, которые сербское правительство выдает русским беженцам в качестве пособия, принимают в обмен 1000 рублей, в то время как обычная цена теперь за 1000 рублей – два динара.
В это же время были получены мною ответные письма из Парижа от Маклакова, Катуара, графа Коковцова. Все в один голос твердят одно: не ездите, русским здесь живется очень плохо. Граф Коковцов для иллюстрации прибавляет, что он никак не может устроить даже своих близких родственников, которые сидят в Париже без дела, например сенатор Оом
[373].
Опять надвигаются осень и зима в Ялте. Прошлую зиму пережили кое-как, с грехом пополам, в холоде, без дров, без теплой одежды. Слава богу, не заболели. А теперь? Все подорожало: куб дров стоит один миллион рублей, сносные штиблеты стоят 300 000 рублей. За очень плохие брюки я заплатил 45 000 рублей, а за подметки 50 000 рублей. Как мы проживем и как оденемся втроем?
Пробовал устроиться в Севастополе. Где там! Ни Кривошеин, ни Савич даже не считают нужным соблюдать вежливость и отвечать на письма.
В начале октября в Севастополе состоялось экономическое совещание с финансистами, приехавшими из-за границы. Были Барк, Гурко, Иванов
[374] и др. Граф Коковцов, старый матерый волк, не поехал. Я также выражал желание участвовать на этом съезде, но меня не пригласили, а пригласили таких «финансистов», как граф Апраксин, Семичев
[375], Савич. Пришлось ограничиться тем, что напечатал свой серьезный доклад для совещания в маленькой ялтинской газетке «Ялтинский вепрь».
