Странная партия – октябристы: ни малейшей солидарности. Просто случайный конгломерат помещиков и купцов, объединенных имущественным цензом. При малейшем дуновении вся партия рассыпалась. Каждый сам за себя.
Жизнь в Ялте все дорожает под влиянием финансовых мер министра Бернацкого
[376]. По моему предложению наше жалованье в Комитете автоматически повышается параллельно повышению курса на золото и в октябре достигает уже 90 000 рублей в месяц; но его не хватает нам, ибо один мясной обед стоит уже 3000 рублей.
Очень зло высмеял наше правление большой зубоскал ялтинский городской голова Иванов: он передал в виде рассказа, как он вернулся из заседания домой и начал хвастаться перед женой, что теперь он будет получать жалованье золотом. Жена была в восторге. Но когда выяснилось, что жалованья этого всего будет 5 рублей в месяц, то она прямо прогнала его из дому за такую дерзкую шутку.
А между тем оно именно так и было, и наши 100 000 рублей врангелевских «колокольчиков», как их тогда называли, именно и равнялись 5 рублям золотых.
Пробовал немного спекулировать и вошел скромным пайщиком в винное предприятие Мальцова
[377] в Симеизе вместе с другими компаньонами: графом Апраксиным, генералом Стремоуховым и пр.
На фронте очень непрочно; после мира с поляками большевики бросили свои войска на Крым: добить Врангеля.
Когда все это кончится и когда, наконец, я увижу своих детей, о которых так скучаю? За все время получил от них только одно письмо: пока все здоровы.
Ялта. 9 октября 1920 года
Глава IV
Эвакуация Крыма. За границей
Ялта. 30 октября 1920 года
Как это могло случиться? Давно ли нас уверяли, что Крым – «неприступная крепость». И эта крепость пала в течение недели? Я думаю, что гости и участники экономического совещания в Севастополе не успели еще добраться восвояси, как телеграф принес известие, что Крым пал. Благо, что они еще успели выехать не в порядке эвакуации, иначе получился бы полный скандал. Недаром искусившийся граф Коковцов отклонил от себя честь участвовать в этом союзе финансистов.
Говорят, что председатель этого союза премьер-министр правительства Врангеля А. В. Кривошеин первый сел на корабль и «открыл» эвакуацию, согласно давнишнего своего уговора с генералом Врангелем.
Я не знаю, принесло ли бы участие Кривошеина в эвакуации несчастных крымских беженцев какую-либо пользу, но я не могу себе представить более бестолковых распоряжений, как этого «безглавого» правительства. Впрочем, ни о каком порядке не могло быть и речи, раз военные власти действовали по своему усмотрению, не считаясь ни с какими распоряжениями правительства генерала Врангеля.
Какого труда и каких хлопот стоило населению Ялты получить разрешение на эвакуацию и пропуск на мол, где приготовлен был пароход «Крым» – огромный транспорт, который мог вместить все население Ялты, всех желавших укрыться от мести большевиков.
Пропуск получен. Назначен день и час погрузки на пароход: 30 октября восемь часов утра. Едва ли кто спокойно спал эту тревожную ночь, когда, по слухам, большевики настигли уже нашу конницу в Алуште, в сорока верстах от Ялты.
Чуть свет, с первыми лучами теплого крымского солнца потянулись возы, тележки и носильщики к молу. Цены за погрузку достигли неслыханных размеров; чувствовалась какая-то агония врангелевских денег: два мальчика лет по двенадцать содрали с меня 40 000 рублей за то, что перетащили мои вещи с одного места на молу на другое. Знакомый рабочий из Ливадии выпросил у меня мешок муки (70 000 рублей) за то, что привез эти вещи на ручной тележке от квартиры до мола.
Когда вся отъезжавшая публика собралась уже на молу, ожидая посадки, было объявлено, что на пароход «Крым» она грузиться не может, так как пароход этот реквизирован (т. е. захвачен?) прискакавшими квартирьерами отступающей конницы генерала Барбовича
[378]. Гражданской публике было объявлено, что она может размещаться по другим пароходам, уже переполненным, а именно: товарный итальянский пароход, затем старенький пароходишко, зафрахтованный князем Гагариным, погрузивший его знакомых; и, наконец, французский военный крейсер, стоявший на рейде среди бухты, куда, однако, допускали лишь по особому разрешению французских властей. Лодочники за перевоз на этот пароход за полчаса работы брали миллион рублей.
Я не мог заплатить этого миллиона, ибо у меня его не было; не мог получить и разрешение от французов. Но, к моему удивлению, на крейсере уже оказались граф Апраксин и генерал Стремоухов и даже Ростковский
[379], наш служащий в Комитете, при мне заплативший лодочнику миллион. Как попали мои любезные сослуживцы на этот запретный крейсер и почему забыли обо мне, брошенном на молу с ребенком? А между тем как уговаривались дружно держаться друг за друга и быть вместе во время эвакуации! Истинные друзья познаются в несчастье. Как мало оказалось этих истинных друзей. Даже бухгалтер наш, Тверитинов, в конце концов притащил ко мне мешок с бухгалтерскими книгами и документами, а сам благополучно скрылся, погрузившись с женой на пароход для больных и раненых «Георгий». Наши родственники в качестве военных (?!) погрузились все-таки на пароход «Крым» всей семьей, куда нам, смертным, вход был запрещен.
Ночь уже надвигалась. Приходилось ночевать на молу под открытым небом. Нельзя было отлучиться от последнего своего достояния – багажа и рискованно было вообще удаляться с мола от пароходов. Так и улеглись на собственном багаже, укрывшись бараньими шкурами, выброшенными с какого-то парохода, кажется, с больного «Георгия».
Ночь была свежая, моросил дождь, дул сильный ветер. Но Муся, укрывшись около бабушки, проспала до утра без просыпу, и все время нашей нудной эвакуации она так спала, завернутая во что попало, как кулечек. Как кулечек и сваливалась на палубу, не просыпаясь. Бог хранил ребенка.
Почти всю ночь я проходил по молу. На молу ночевало много народу, и это придавало мужества: вот городской голова Иванов на своих сундуках, вот князь Щербатов
[380] на своих мешках с мукой, направлявшийся в Сербию, как будто там нуждались в этой муке!
