Диктовка «записника», протокола заседания, являлась для нас каким-то священнодействием, каким-то литературным изощрением. Тогда как другие судьи писали их в два-три слова, по шаблону, и дела у них не залеживались.
По характеру своему Райкович был поэт, эстет, вечный студент, и вся его служба в суде, так же, как и его сельское хозяйство, носила характер какого-то экспромта. Сплошь да рядом мы часами сидели в суде без дела, и когда наступал час окончания службы, внезапно являлся Райкович с какой-нибудь импровизированной работой по хозяйств у, с горячим желанием «работать и работать». А мы уже посматривали на часы.
Каждое первое число я отправлялся в Белград за жалованьем: иначе мне не на что было бы жить в Бечее. Каждый раз я обращался к Мите Димитриевичу с просьбой дать мне какую-либо постоянную работу, хотя бы для этого мне пришлось переехать в Белград. И каждый раз он отвечал, что у него нет для меня ни работы, ни места в канцелярии. И почти всегда он имел жестокость и бестактность напомнить мне, что они оказывают мне вспомоществование.
Вскоре Димитриевич потребовал, чтобы жалованье свое я получал лично от него, а не в Народном банке, что не предвещало ничего доброго, хотя бы по одной его неаккуратности: однажды он уехал за границу и не позаботился, чтобы и без него мне было выдано жалованье в срок; и мне пришлось ездить за жалованьем три раза, истратил на эти поездки 350 динаров, тогда как все жалованье мое составляло 1000 динаров. По возвращении господин Димитриевич даже не извинился, как будто так и следовало поступить.
Мое неопределенное положение меня очень тяготило, и я попробовал переехать в Земун, чтобы ежедневно бывать в министерстве. Однако прошло две недели, и никакой работы я не получил.
Между тем Димитриевич становился все бесцеремоннее и не стеснялся упрекать меня при посторонних, что я пользуюсь их вспомоществованием. Как горек был мне этот хлеб! Но у меня на руках была беспомощная женщина с ребенком: что мог я предпринять?
Бесцеремонность его достигла верха, когда коалиционное министерство пало и демократы были устранены из правительства. Тогда Димитриевич окончательно перестал со мной стесняться. Перед Рождеством он объявил мне, что хочет помочь какой-то русской семье и потому предлагает мне получить 800 динаров вместо 1000 динаров. Это перед праздниками-то!
– Может быть, вы не согласны? – спросил он меня, выдавая мне 800 динаров.
Мог ли я не согласиться? Наконец он объявил мне, чтобы я искал себе другую должность.
Я поспешил забрать своих и переехать в Земун, хотя на 1000 динаров жить втроем в Земуне было чрезвычайно трудно: комната без отопления стоила 400 динаров, тогда как в Бечее за целый флигель мы платили 150 динаров. Но рассуждать было невозможно, и мы наспех перебрались из Бечея.
Однако моего служебного положения это нисколько не улучшило, наоборот, Димитриевич, по-видимому, остался этим очень недоволен и никакой работы мне все-таки не давал.
Однажды он объявил мне, что в последний раз выдает мне жалованье, ибо «безнравственно получать жалованье ни за что».
Это до такой степени меня обидело, ибо я все время просил его, чтобы мне дали работу; с другой стороны, это так напугало меня за судьбу моих близких, находящихся на моем попечении, что я решил пойти в другое отделение министерства – бюджетное, начальника которого очень хвалил мне Д. И. Никифоров. К тому же бюджетные вопросы были мне хорошо известны по Государственной думе. И счастье мне улыбнулось. Начальник этого отделения господин Мика Йованович действительно оказался очень гуманным человеком и тут же рекомендовал меня одному из своих помощников Дюричу. Этот последний жил в России, женат на русской и отлично владел русским языком. Он отнесся ко мне очень сердечно и охотно наметил мне работу по сербской валюте. Эта работа меня и спасла. Чтобы выполнить ее, мне пришлось целый месяц просидеть над сырым материалом по выписке всех законоположений о валюте из правительственной газеты «Службана Нована», ибо материала в готовом виде не было.
Когда я объявил Димитриевичу, что по поручению Бюджетного отделения я начал работу над валютным вопросом, это ему не понравилось.
– Это их совершенно не касается! – с неудовольствием заметил он.
Однако об увольнении меня он уже более ничего не говорил. К сожалению, Бюджетное отделение не могло принять меня в свой состав по отсутствии кредита, и мне все еще приходилось оставаться у Димитриевича.
Новой работой я овладел очень быстро. Понял все слабые стороны сербской валюты и написал большой реферат для министерства. Но мне хотелось изложить эту тему и в печати, и я написал популярную большую статью и отнес ее в газету «Триовчиски Гласник», которая казалась мне наиболее серьезной. Статья эта была напечатана.
С этого времени счастье повернулось ко мне: начать хотя бы с того, что Народная Скупщина была распущена, и на новых выборах Мита Димитриевич по списку радикалов в Русской Сербии прошел в народные посланники.
На его место в министерство был назначен другой, более гуманный человек, молодой доктор Мишич. Он предложил мне сам, чтобы я ежемесячно представлял ему работу по своему выбору. Я выбрал разработку бюджета. Над этой работой я сидел месяца четыре, результатом чего и явились четыре больших реферата, написанные по-русски. Эту работу мне также хотелось напечатать, и по старой памяти я опять отнес ее в «Триовичски Гласник». Прошел месяц, а статья все не появлялась.
Отчего не попытаться напечатать в какой-либо другой газете?
И я совершенно случайно, наобум, отнес ее в «Политику»
[454]. Меня встречает очень интеллигентный господин, оказавшийся впоследствии главным редактором и хозяином этой газеты, Слободан Рибникар
[455].
Случайно и совершенно неожиданно я попал в самую точку: оказалось, что Финансовый отдел в этой газете вел Милан Стоядневич
[456], который теперь занял пост министра финансов в Кабинете Пашича. Временно в «Политике» его замещал доктор Мишич, как раз мой принципал; им в редакции были почему-то недовольны и подыскивали другое место. Как раз в этот критический момент я и пришел в редакцию со своими бюджетными статьями. Редактор, или, как здесь называют, директор, господин Рибникар взял у меня мои статьи и просил зайти за ответом дня через три.
Всю эту закулисную сторону я узнал лишь впоследствии. Тогда же мне просто хотелось поместить свою работу в печати, может быть, и за плату. Надо сказать, что «Триовчиски Гласник» за мою большую статью мне ничего не заплатил.
В Земуне, вернее сказать, в предместье Земуна в немецкой колонии Франценстан нам жилось очень плохо, и мы все время обдумывали, как бы нам вернуться опять в Бечей, ибо здесь втроем на 1000 динаров, т. е. на 30 рублей золотом, жить было совершенно невозможно, и мы часто буквально голодали и еще чаще холодали за неимением дров. Хозяева – немцы – нам попались ужасные, их же соседи, немцы, говорили, что хуже нет во всем Франценстане. Хотя комната наша была большая, высокая и светлая, в три окна на улицу, но вечные мелкие придирки хозяев прямо отравляли жизнь, нам не позволяли даже умываться в комнате, чтобы не капать воду на пол. С какими ухищрениями и хитростями надо было вымыть восьмилетнего ребенка?
