Первое время я пытался куда-нибудь уехать из Белграда, и одно время даже налаживалось мое назначение в Ригу в качестве торгового представителя от королевства. Но с падением Кабинета Давидовича это все рухнуло.
Не пожелал в этом помочь мне и Ксюнин, хотя мог и сам устроился в «Политике» исключительно благодаря мне. Как-то в разговоре со мной на мое предложение отвести в «Политике» одну страницу для русского текста, где бы могли помещать статьи русские журналисты, Рибникар сказал мне, что это неудобно, но что он охотно примет в свою редакцию какого-либо русского писателя, кроме меня. По чрезмерной доброте своей Рибникар даже еще раз напомнил мне об этом.
Я невольно вспомнил про Ксюнина, который слонялся по Белграду без дела и, видимо, нуждался. Правда, тот же Ксюнин совсем иначе отнесся ко мне в Петербурге, когда при Временном правительстве я обратился к нему, зная, что он в это время был уже пайщиком «Нового времени». Ксюнин вышел ко мне в своей прекрасной квартире в <…>
[461] и высокомерно ответил, что никакого заработка он мне предоставить не может.
Но я незлопамятен и хотел помочь бывшему сотруднику «Нового времени», где когда-то мы вместе работали.
Правда, я никак не ожидал, что Рибникар будет платить ему столь крупные гонорары: за первую его повесть «От Николая II до Ленина», возмутившую русских эмигрантов, редакция заплатила ему 17 000 динаров.
Если бы я это предвидел, то, конечно, списался бы с более достойным русским беллетристом в Париже, Берлине или Праге, тем более что «Политика» была уже знакома, например, с Аверченко
[462] и очень к нему благоволила.
Ксюнинские же повести составлялись по определенному шаблону и являлись простой перелицовкой давно известного и пережеванного в русской прессе материала: ни одной яркой самостоятельной мысли.
Впоследствии, через мое же посредство по поводу похорон М. В. Родзянко, Ксюнин сумел пробраться и к Пашич у, и в Министерство иностранных дел, где и присосался в качестве спеца по большевистским вопросам.
По слухам, он вместе с Челищевым доставлял и материалы по обвинению Степана Радича
[463] в сношениях с большевиками, по каковому материалу якобы и был составлен обвинительный акт.
Когда я еще не раскусил достаточно Ксюнина и относился к нему с открытой душой, он как-то поведал мне, что получил приглашение в Париж в редакцию одной русской газеты, и на мой вопрос, принимает ли он это предложение, ответил решительным отказом.
Тогда я обратился к нему с письмом, не сочтет ли он возможным предоставить мне это место в Париже. Но я не получил даже ответа.
Я уже не говорю про его отношение к М. А. Суворину
[464], которому он всецело обязан был всей своей карьерой: теперь он ему не кланяется даже.
И вот уже шестой год, как я работаю в «Политике». Время все сглаживает. Наладило оно и мои отношения с редакцией. Теперь уже и я не являюсь там пасынком, а полноправным членом – сотрудником. Привык я и к Сербии, и к Белграду, и к редакции, и к бирже. Привыкли и ко мне, видя и признав во мне серьезного работника.
Что будет дальше? Одному Богу известно.
Август. 1928 год. Белград
