В толпе послышался ропот негодования и удивления.
– Свершилось кощунство! – заявил Виний; казалось, все черты его лица перекосились от злобы.
– Что? Какое кощунство? О чём он говорит? – произнесло несколько голосов.
– Здесь, на этом месте, огонь Весты был покрыт позором гнусного разврата! – Тут Виний снова повернулся к весталке и, указав на неё рукой, возопил: – Ты опозорена, проклятье тебе!
– Заткнись, мерзавец! – прервал его Марк Блоссий, выступая вперёд; он едва сдержался, чтобы не ударить Виния. – Кто дал тебе право оскорблять эту девушку, которая, к тому же, носит имя Аматы, жрицы Весты?
– А где здесь жрица Весты? – ехидно спросил Виний. – Разве эта блудница заслуживает чести именоваться чистой служительницей богини? Нет, конечно, нет! И за то, что, отдав на потеху своё тело, она отдала на поругание величие богини и отступилась от традиций предков, её ждёт суровая кара, клянусь всемогущими стрелами Юпитера!
– А я клянусь божественной красотой Венеры, что эта дева ни в чём не повинна и что честь её незапятнана! – громко проговорил Блоссий; в его чёрных глазах сверкал гнев. – Я один понесу наказание за то, что посмел посягнуть на священный огонь Весты!
После этого признания легионеры пришли в замешательство. Те, кто давно знал и ценил Марка Блоссия за храбрость в сражениях, стали кричать:
– Не верим! Это всё наговоры, клевета завистников!
Другие сомневались:
– С Блоссия станется – он такой же, как его брат: ничего святого...
Между тем Виний послал одного из сопровождавших его преторианцев доложить о случившемся полководцу, а затем обратился к солдатам:
– Все слышали: Марк Блоссий признал свою вину! Отныне, по возвращении в Рим, его ждёт суд, который вынесет ему справедливый приговор. Что касается бывшей служительницы храма Весты, её судьбу определит коллегия верховных жрецов во главе с великим понтификом.
После этого он подошёл к Марку:
– Ты арестован, Блоссий. Следуй за мной. Консул Тиберий отстранил тебя от участия в германском походе.
Марку не оставалось ничего другого, как подчиниться приказу, раз уж этот приказ исходил от самого консула. Сбившиеся в толпу легионеры нехотя расступались, освобождая проход для своего военного трибуна, увлекаемого преторианцами.
Только теперь Альбия пришла в себя, хотя по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Она стояла неподвижно и ловила взгляд Марка. Когда он в сопровождении своих стражей проходил мимо неё, девушка сделала движение, как бы желая удержать его.
Заметив это, Марк приостановился и тихо, так, чтобы слышала только она, произнёс:
– Ни за что на свете я не расстался бы с тобой, любимая, но случилось непредвиденное. Будь мужественной, Альбия, и береги себя.
Они возвращались в Рим по одной и той же дороге, но на большом расстоянии друг от друга. Альбию, как и Марка Блоссия, сопровождали солдаты претория, и так же, как его ждал суд гражданский, её ждал приговор жреческой коллегии, возглавляемой великим понтификом. После смерти Марка Лепида этот почётный сан принял Август – и, если бы не болезнь, которая приковала его к постели, Альбии предстояла бы встреча с самим императором.
Глава 33
Слухи о том, что Марк Блоссий вызван на суд по обвинению в совращении весталки, облетели Рим и проникли в Кампанию с быстротою молнии и как удар молнии поразили всех, кто был с ним знаком.
Удивительная перемена произошла за короткое время с Децием Блоссием. Он перестал ездить на увеселительные прогулки к Альбанским горам, где обычно искал новых знакомств, перестал посещать пиры и празднества, избегал встреч с Кальпурнией, которая, несмотря на их недавний разрыв, не переставала преследовать его, – короче говоря, Деций как-то вдруг отказался от своей прежней разгульной и распущенной жизни. Исчезли его обычная непринуждённость, вызывающая самоуверенность, он точно впал в душевное оцепенение, от которого его смог пробудить только визит Овидия.
Знаменитый поэт принёс Блоссию-младшему добрые вести. В отличие от брата осуждённого Овидий не сидел сложа руки и не предавался мрачным размышлениям, но действовал – продуманно и активно. Первым делом он обратился за помощью к своему другу Квинту Горацию Флакку.
Следует отметить, что Гораций, один из гениев своего времени, автор прославивших его имя «Од» и «Искусства поэзии», входил в доверие не только к советнику императора Гаю Цильпию Меценату, но и к самому Августу. Август даже предложил Горацию место своего письмоводителя, и, хотя тот отказался, на их дружеские отношения это нисколько не повлияло. В отличие от Овидия, чьё творчество противоречило осуществляемым Августом мероприятиям, Гораций писал с добродушным безопасным для политики свободомыслием. Овидий сблизился с Горацием несмотря на разницу в возрасте и принадлежность к разным поэтическим кругам. Гораций входил в круг Мецената, Овидий – в круг Корвина Мессалы. То, что их объединяло, было сильнее всяких разногласий, и называлось великой любовью к Поэзии. Как Овидий вполне заслуженно носил титул «певец любви», так Гораций с гордостью принял титул «Августова певца».
Пока Гораций, стремясь исполнить просьбу младшего товарища по перу, уговаривал своего покровителя Мецената повлиять на решение суда, Овидий посетил претора Пизона. На предстоящем судебном процессе Гай Пизон должен был возглавить суд присяжных. После недолгого и лишённого двусмысленных намёков разговора была названа сумма, которая вполне удовлетворяла требования благородного претора, но не вполне соответствовала той части из состояния Овидия, которую он жертвовал для спасения друга.
Узнав о возникших затруднениях, Деций немедленно внёс необходимую денежную долю. Затем, приняв совет Овидия, он выслал гонцов к влиятельным кампанским землевладельцам – им предстояло на судебном заседании составить поддержку Марку Блоссию.
День был сумрачный и холодный. Дождя не было, но между свинцово-серым небом и землёй плавал мутно-жёлтый туман.
Несмотря на непогоду, на улицах Вечного города было людно. Все спешили к Римскому Форуму, где в этот день должен был состояться суд над кампанским патрицием Марком Блоссием.
Представители римского правосудия собрались в храме Согласия, где иногда проходили заседания сената. Вход в храм был устроен под портиком; просторный зал украшала колоннада с галереей. В этот день на галерею разрешался доступ гражданам – половина из них прибыла из Кампании, родины подсудимого. Напротив входной двери, на подиуме, стоял мраморный стол и кресло, предназначенное для претора, главная задача которого заключалась в отправлении правосудия. На скамьях присяжных царило оживление, зато сидящие на галерее хранили молчание.
Наконец в помещение храма вошёл претор Пизон в сопровождении судей, и наступила тишина. Собравшиеся с нетерпением смотрели, как судьи неторопливо занимают свои места, как претор чинно, блюдя достоинство своего высокого сана, усаживается на курульном кресле. Провозгласив судебное заседание открытым, Пизон, как требовал обычай, воскликнул: «Пусть войдёт подсудимый!». Несмотря на страшную давку у входа, собравшаяся там толпа расступилась, образовав проход. Марк под стражей проследовал вглубь храма, где стояла предназначенная для него скамья.
