Марк наклонился; но больная была ещё слишком слаба, чтобы обнять его шею, – попробовала и не могла. Тогда он сам мягко, будто боясь причинить боль её хрупкому телу, заключил её в свои объятия.
– Любимая моя, как же ты страдала! – начал говорить Марк, и от звука его голоса по телу Альбии прокатилась сладкая истома. – Безжалостные палачи! Как смели они затуманить слезами эти чудесные глаза? Как смели согнать румянец с этих нежных щёк? Как смели розгами терзать эти божественные плечи, это волшебное тело?
И он покрывал поцелуями её глаза, шею, плечи, всё крепче прижимая её к своей широкой груди. Альбия чувствовала, что объятия Марка становятся всё более пылкими, и она ждала, она жаждала снова испытать и пережить те ни с чем не сравнимые ощущения, сила и прелесть которых однажды уже покорили её.
– Марк, любимый, я всегда знала, что ты не покинешь меня, – произнесла Альбия слабым голосом, хотя глаза её так и сияли от счастья. – Там, в темнице, я обращалась к тебе и говорила с тобой, я слышала твой голос – это был знак того, что ты где-то рядом, что ты думаешь обо мне... И я жила надеждой, что ты придёшь, и мы с тобой уже никогда не разлучимся...
Слова замерли на её устах. От радости и сознания того, что теперь наконец-то ей дозволено любить без страха и осуждения, у неё перехватило горло и глаза наполнились слезами. Она подняла лицо, и губы их встретились. В какой-то миг язык Марка проник в её рот, и два дыхания слились в одно. Закрыв глаза, Марк наслаждался этим мгновением и всё крепче прижимал к себе дрожавшую не то от слабости, не то от желания девушку. Он с трудом сдерживал себя, он так жаждал Альбию и всё же медлил. Медлил не только потому, что она была ещё слаба, но и потому, что знал: желание не менее сладко, чем обладание.
Потом он гладил её по лицу, по мягким густым волосам, которые подобно вуали облегали её гибкий стан. Они долго молчали, наслаждаясь близостью друг друга.
– Хвала богам, всё самое страшное уже позади, – спустя какое-то время снова заговорил Марк. – Мы прошли нелёгкий путь и вынесли немало испытаний. То, что мы сейчас вместе, я считаю величайшим подарком Судьбы, и я никогда не устану благодарить её за тот день, когда впервые увидел тебя, моя дивная Альбия. Клянусь Кипридой, что больше никогда не отпущу тебя! Скажи мне лишь слово, и мы навсегда покинем Рим и поселимся где-нибудь далеко. Там, где никто не будет знать о нас; там, где любовь и счастье живут рядом; там, где я назову тебя своей Гаией, а ты назовёшь меня своим Гаем*. Вместе жить, любить и принадлежать друг другу – можно ли вообразить что-либо прекраснее!
– О Марк! – радостно воскликнула Альбия. – Если бы всё так и было!
– Так будет, если только ты того пожелаешь!
– Я желаю и... боюсь. Боюсь, что гнев Весты настигнет нас, куда бы мы ни бежали, где бы ни прятались... Меня осудили, заклеймили позором, но этой жертвы может оказаться мало. Чтобы открыть дверь в новую жизнь, потребуется больше, – и я боюсь не столько за себя, сколько за тебя, любимый.
– Не тревожься, милая. Ты предназначена мне иной богиней – Киприда не покинет нас, – успокоил весталку Марк.
И они снова прильнули друг к другу, словно имя всемогущей покровительницы влюблённых придало им больше веры. Уповая на её силу, они уже смелее смотрели в будущее.
***
* такими словами молодая жена встречала мужа; брачная формула
Глава 42
Мелкие колючие дожди шли, не переставая, в течение почти всей зимы. Казалось, над Римом проливались молчаливые, неутешные слёзы. В доме Кальпурнии даже днём царила тишина, царила скука. Такая обстановка обычно располагает к грустным думам, а у Кальпурнии им не было конца. Случилось то, о чём ещё более, чем об изменах Деция, она старалась не думать: событие это было – его внезапное исчезновение.
Но, тревожась и терзаясь самыми страшными подозрениями, Кальпурния тем не менее убеждала себя, что эта размолвка не последняя, что Деций ещё вернётся к ней и всё будет как прежде: и ссоры, и примирения, снова отчаяние и снова восторг воссоединения. Она не хотела верить слухам, будоражившим падких на скандальные истории обитателей Палатина, её возмущало одно лишь упоминание о возможной женитьбе Деция. Она уверяла сама себя, что все слухи о женитьбе её возлюбленного нелепы, так как он первый сказал бы ей об этом. Да, Деций был непостоянным, неверным и изворотливым любовником, но всё же он ценил их долгие отношения. Кальпурния была убеждена или старалась убедить себя в этом. Деций Блоссий давно стал для неё идолом, божеством. Отдавшись всецело страстному чувству, посвятив себя ему одному, она махнула рукой на всё остальное. Даже весть о побеге Альбии из темницы не взволновала её так, как загадочное исчезновение Деция.
Всё изменилось в тот день, когда раб-номенклатор сказал своей госпоже, что с ней хочет говорить бывшая жена Марка Блоссия.
– Привет тебе, любезная Кальпурния! – сказала Деллия, входя в конклав. – Пусть всегда улыбается тебе судьба, как ты того заслуживаешь. Не уделишь ли ты мне некоторое время? Я хочу побеседовать с тобой.
С минуту Кальпурния с изумлением смотрела на нежданую гостью; затем, стараясь унять странное волнение, вызванное её появлением, приветливо ответила:
– Садись, дорогая Деллия, я с удовольствием скоротаю время в твоей приятной компании.
Деллия улыбнулась своей обычной, чуть снисходительной улыбкой, потом заговорила с притворным добродушием:
– Ну, как ты теперь живёшь, что делаешь? Скучаешь, я думаю, без Деция? Говорят, он тайно женился на рабыне и потому бежал из Рима. Конечно, никому не кажется странным, когда кто-нибудь из господ обращает особенное внимание на одну из своих рабынь, такое сожительство не имеет ничего предосудительного в нашем обществе. Другое дело – женитьба римского патриция на безродной чужестранке. Это уже позор, это опала до конца жизни! Никогда бы не подумала, что Деций способен на такой поступок!
Кальпурния молча кусала губы.
– Как ты думаешь, счастлив ли он теперь? – спросила Деллия, делая очень серьёзное лицо. – Я вот уверена, что такой утончённый красавец как Деций Блоссий не может быть счастлив с рабыней, что ему нужна жена с изысканным вкусом, с благородной внешностью... вот, хотя бы такая, как ты. О да, Кальпурния, вы были бы завидной супружеской парой!
Тут Кальпурния не выдержала и, вспыхнув, сухо заметила:
– Мы с Децием расстались. Счастлив или несчастлив он – это его дело.
– А я полагала, что вы стали так дороги друг другу, что одного из вас всегда должны интересовать дела другого.
Кальпурния вскинула голову и с подозрением посмотрела на гостью.
– Что это ты, Деллия, с умыслом или... – начала она сердитым голосом и не смогла сразу подыскать слово, – или из любопытства дразнишь меня? – окончила чуть погодя.
– Дразню? Я и не думала дразнить тебя, – изумилась Деллия и затем продолжила с напускным благодушием: – Напротив, мне тебя жаль. Да-да, Кальпурния, я искренне сочувствую твоему горю! Как тебе, должно быть, больно знать, что тебя предали самые близкие, самые дорогие тебе люди. Твой любовник бросил тебя ради какой-то рабыни, а сестра твоего мужа, забыв уважение к богам, покрыла себя позором, полюбив мужчину, несмотря на обет целомудрия. Но и этого было мало: в своё преступление она вовлекла тебя. О Кальпурния, что ты наделала!..
