Обвинение служанки задело Деллию за живое; лицо римлянки сразу исказилось от гнева, зелёные глаза мстительно сузились.
А Басса, словно не замечая сгущавшейся над её головой грозовой тучи, не унималась.
– Привратник выполнял свои обязанности – разве за такое наказывают? – кричала она, всё ближе подступая к Деллии. – Если же его слов вам показалось недостаточно, могу повторить: это частные владения, они принадлежат служительнице Весты, и своим вторжением вы нарушили закон. Прошу вас немедленно покинуть имение, иначе мне придётся позвать на помощь солдат городского префекта.
Тут хладнокровие покинуло Деллию: по её приказу один из всадников схватился за меч, но из дома выбежали другие слуги и, обступив Бассу кольцом, оттеснили её от чужаков.
– Басса, не противоречь ей! – заикаясь от страха, воскликнул раб по имени Галл, исполнявший в доме обязанности номенклатора. – Разве ты её не знаешь? Ведь это – высокородная Деллия!
Басса исподлобья взглянула на римлянку, взглянула на всадников за её спиной и сжала губы. Она поняла, что перед ней – враги, что в дом Альбии нагрянула беда. Ей приходилось слышать имя Деллии, но она впервые видела ту, чьи обвинения привели Альбию в темницу.
А Деллия, услышав восклицание номенклатора, отметила про себя, что не ошиблась: именно такой она представляла себе старую служанку весталки – бесстрашной и преданной своей госпоже.
– Что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит, – с усмешкой сказала она и, чуть склонившись с коня, обратилась к Бассе: – Не будем же понапрасну терять время! Я знаю, кто ты, ты теперь тоже знаешь, кто я. Здесь стоит не меньше десятка свидетелей, слышавших, как презренная рабыня посмела оскорблять благородную римлянку. Как, по-твоему, я должна с тобой поступить?
Уловив угрозу в голосе римлянки, Басса побледнела, и ей никак не удавалось скрыть свой страх. Какой бы храбростью не наделила её от рождения природа, в римском обществе она была всего лишь рабыней – бесправной и беззащитной.
Низко кланяясь и прижимая к груди руки, Басса произнесла дрожащим от волнения голосом:
– Прости меня, высокородная госпожа, за мою дерзость! И да хранят тебя всемилостивые боги!
– А, теперь ты трепещешь передо мной! Ты должна была трепетать тогда, когда только посмотрела в мою сторону!
Поддавшись новому приступу злобы, Деллия ударила старую женщину по лицу. Та покачнулась, точно дерево под напором ветра, и опустила глаза.
– Как зовут твоих сыновей? – неожиданно спросила Деллия. – У тебя их, кажется, двое?
– О госпожа, – со слезами в голосе ответила Басса, по-своему истолковав её вопрос, – не наказывай моих детей за необдуманные слова, сказанные глупой старухой!
– Если они здесь, в доме, пусть покажутся! – приказала Деллия и крикнула слугам: – Эй, лентяи! Чего смотрите? Сейчас же позовите сюда сыновей этой рабыни!
И так как слуги были в нерешительности, она завопила, окончательно выйдя из себя:
– Приведите их ко мне, или, клянусь факелами Фурий, я всех вас прикажу распять!
Несколько рабов, движимых страхом и животным инстинктом самосохранения, кинулись в дом выполнять приказ римлянки и вскоре привели смуглого подростка. Не понимая, чего от него хотят, но чувствуя опасность, он, словно дикий зверёк, отчаянно отбивался и пытался вырваться.
– Как тебя зовут? – строгим голосом спросила у него Деллия.
– Это Кнемон, – вместо подростка ответил один из державших его за руки рабов. – А его старшего брата зовут Симин, только его здесь нет, госпожа.
– Где же он? – Деллия снова возвысила голос.
Слуга открыл было рот, чтобы ответить, но тут страшно закричала Басса:
– Не смей, Памфил, ни слова больше!
– Пару месяцев назад наша госпожа отпустила его на волю, и он уехал из Рима. Кажется, ему удалось на скопленные деньги купить домик где-то в Альбанских горах, – пробормотал раб и, потупясь, прибавил: – Но больше я ничего не знаю, госпожа.
– Я тебе верю, – милостиво проговорила Деллия и тут же повернулась к сопровождавшим её воинам: – Взять мальчишку!
Всадники соскочили с коней, бросились на Кнемона и, повалив его на землю, начали бить ногами.
– Пощади, госпожа! – Басса упала перед Деллией на колени, в мольбе протянула к ней руки. – Смилостивись!.. Он ведь ещё ребёнок!
– Хочешь, чтобы я пощадила его? Тогда скажи, где живёт твой старший сын? Ведь это он укрывает сбежавших от правосудия преступников?
Деллия умолкла, потому что старая служанка после её последних слов сразу переменилась в лице и, проведя рукой по лбу, тихо сказала несколько слов – так тихо, что римлянка не расслышала их:
– Альбия, клянусь, я предана тебе всей душой, я всегда слушалась тебя и во всём была тебе верной помощницей... Но сегодня я нарушу свою клятву – ради спасения сына... прости...
И несчастная женщина, в которой необычайная крепкая привязанность к молодой госпоже уступила любви к родному сыну, вдруг угасла, поникла головой и рассказала Деллии всё, что та хотела знать.
В зелёных глазах Деллии блеснула радость, но тут же она приняла свой обычный надменный вид и властным голосом велела своим людям следовать за ней. Вскоре всадники, подчиняясь приказу Деллии, пустили коней галопом по дорожке, которая вела к воротам виллы.
Слуги из домашней челяди Альбии стояли на ступенях, словно онемев. Они пришли в себя только через несколько минут, когда цокот копыт, становившийся всё глуше и глуше, наконец совсем затих вдалеке.
Глава 44
Ночь над Альбанским горами отличалась удивительной красотой. Всё небо светилось мириадами огоньков. Звёзды мерцали так ярко, словно были на расстоянии вытянутой руки. Снежные шапки на вершинах гор искрились в голубоватом свете луны; сонная нега, окутавшая деревеньку, усугубляла безмолвие сумерек.
Огонь пылал в очаге, озаряя небольшой атрий с закопченным потолком и скромной деревянной мебелью; Альбия и Марк сидели на скамье, на которую были положены для удобства набитые шерстью подушки. Деций довольствовался обыкновенным дубовым табуретом, ставшим совсем гладким от долговременного пользования. Оба мужчины держали в руках оловянные чаши с вином; на столе стояла глиняная бутыль с отбитым горлышком, а рядом с ней лежала дощечка с козьим сыром и ржаным хлебом, нарезанным крупными кусками.
Марк отпил глоток вина и поднял свою чашу:
– За богов... Пусть они и впредь будут к нам благосклонны.
Деций хранил молчание. На его красивом лице, покрытом щетиной, столь непривычной для его нежно-утончённого облика, отражалась смертельная скука.
– Всё настолько непрочно, – наконец обронил он, глядя на пламя в очаге.
Казалось, он был готов сказать больше, но сдержался.
