Глава 49
Суд над Марком Блоссием, который правил назначенный императором претор Квинт Гатерий, был недолгим. В этот раз Марк даже не пытался защищаться, не просил дать ему последнее слово. Он знал, что его признали виновным и что ему уже вынесли приговор: претор Гатерий судил мертвеца.
Марк спокойно выслушал не только обвинения, но и смертный приговор, согласно которому ему, как представителю знатного рода, предлагали самому выбрать способ казни: тайное удушение или самоубийство под надзором. Марк не боялся смерти, во всяком случае, усилием воли заставлял себя принять неизбежное. Страшнее страха смерти было не знать, когда придёт последний час и кто накинет на шею удавку. Он предпочёл броситься на меч – как со времён седой древности поступали те, в чьих жилах текла благородная кровь.
-...Принимая во внимание пожелание обвиняемого, суд постановляет заключить его под стражу в Мамертинской тюрьме, где и будет в назначенный срок приведён в исполнение смертный приговор. – Этими словами претор Гатерий поставил точку в деле Марка Блоссия, осуждённого за «совращение весталки и осквернение священного очага Весты».
Стражи схватили Марка и повели сквозь толпу. Люди, собравшиеся в здании суда, с угрюмыми лицами нехотя расступались, давая ему дорогу; одни из них старались незаметно приблизиться, чтобы плюнуть в него или послать ему проклятие; другие сжимали кулаки и обвиняли его в том, что, соблазнив весталку, он навлёк на Рим беду. Марк не понимал, о какой беде шла речь, пока его не вывели из здания суда. По дороге к Мамертинской тюрьме он увидел тысячи людей, которые сидели на площадях и улицах прямо на земле, разрывая на себе одежды в знак печали, в один голос посылая к небу усердную молитву.
– Они молятся, чтобы наш божественный император выздоровел! – заметив недоумённый взгляд Марка, сказал один из стражей. – Говорят, болезнь Августа усилилась, и он слёг в Ноле, послав за Тиберием. Сенаторы шепчутся, что это дурной знак...
Марк в ответ только пожал плечами: ему было всё равно, участь человека, подписавшего смертный приговор ему и его любимой, нисколько не волновала кампанца.
Вдруг к шествию, направлявшемуся к тюрьме, приблизилась закутанная в покрывало женщина. Стражники скрестили копья, преграждая ей путь, но та подняла своё покрывало – это была Деллия. Узнав важную особу, приближённую к императорскому дому, стражники позволили ей говорить с осуждённым.
– Приветствую тебя, Марк Блоссий, и от всего сердца скорблю о твоей горькой судьбе, – начала Деллия вкрадчивым, насмешливым голосом. –Увы, увы, обласканный богами, ты не сумел оценить их дара! У тебя было всё для счастья, но ты предпочёл любовь весталки!
– Смерти я не боюсь, – спокойно ответил Марк, глядя на бывшую жену глубоким взглядом своих пронзительно-чёрных глаз. – Я грущу лишь о том, что мне не суждено умереть в объятиях любимой женщины. И ещё о том, что я не успел сполна насытиться поцелуями и ласками моей дивной Альбии...
– Полно! – не выдержав, прервала его Деллия с лицом, искажённым от бешенства. – Ты убедил меня в том, что я сделала правильный выбор! Если ты не можешь принадлежать мне, то и не будешь принадлежать весталке; лучше я увижу тебя мёртвым!
Потом, наклонившись к самому уху Марка, она прошептала:
– И знай, в подземном царстве Орка ты не будешь одинок: твой брат встретит тебя.
Марк невольно вздрогнул всем телом. Но в следующее мгновение его покрытые щетиной щёки окрасил румянец гнева.
– Лукавая Деллия! Ты всегда была лжива и коварна, но твой последний обман хуже всех остальных. Слова твои полны яда; такие слова, окажись они правдой, способны причинить страшную боль.
– Я вовсе не собиралась мучить тебя! – в притворном возмущении возразила Деллия. – Я только подумала, что ты должен узнать о том, как погиб твой брат.
И она рассказала Марку о том, что Деция нашли мёртвым в лесу, неподалёку от Альбанских гор, что тело его доставили в Рим и потом сожгли, а прах развеяли над родовым кампанским поместьем Блоссиев. Она говорила, пытаясь скрыть своё злорадство, но это ей плохо удавалось.
А Марк, внимавший её речам, с трудом удерживался от слёз. Он вдруг почувствовал отчаянную слабость; ему казалось, что безграничная тёмная пустота охватила всю землю, и солнечный свет навсегда померк. Но потом эта слабость от боли отхлынула, и иные чувства затопили его сердце.
– Послушай, что я скажу, – наконец обратился он к Деллии, погружая упорный взгляд своих чёрных глаз в её зелёные глаза. – Если ты повинна в гибели моего брата, если твоя злая воля направила на него руку убийцы, я заставлю тебя ответить за это. Знай, моя месть настигнет тебя даже из глубин Гадеса!
Но Деллия не испугалась его угроз. Сломленный горем, беззащитный и одинокий, он внушал ей только жалость, не страх. Она была уверена, что он никогда не исполнит то, о чём сказал, как верила, что мёртвые не могут мстить.
Она хотела сказать об этом Марку, но он резко повернулся к ней спиной и, не попрощавшись, зашагал дальше, в сопровождении стражи.
– Прощай, Марк! – прошептала Деллия ему вслед. – И пусть моя любовь к тебе ляжет с тобой в могилу и с последним вздохом твоим разлетится по ветру!
Какое-то время она стояла, не спуская глаз с того, кого она когда-то так любила, кто был для неё желаннее всех мужчин на свете. Затем вздохнула и, завернувшись в своё тёмное покрывало, удалилась.
Длинными ходами шёл Марк под стражей по Мамертинской тюрьме и, наконец, остановился у небольшого отверстия. Это был вход в подземное отделение тюрьмы, называемое Туллиевой темницей, или просто Туллиан. Тому, кого через эту дыру спускали в круглое купольное помещение Туллиана, уже никогда не суждено было увидеть белый свет. Здесь заточали смертников. Укреплённое стенами, на которых от сырости проступали чёрные пятна, перекрытое мрачным каменным сводом, узилище было ужасно; грязь, потёмки и смрад составляли впечатление мерзкое и страшное. Вдобавок ко всему, тюремный надзиратель предупредил узника, что по ночам это место кишит голодными крысами.
В ответ Марк только горько усмехнулся. Разве мог он, кампанский патриций, потомок гордых самнитов, когда-либо даже вообразить, что дойдёт до такого унижения? Лишь одна мысль утешала его: что его пребывание в этом склепе окажется недолгим.
Потянулись тускло-серые дни и длинные, наполненные мукой ночи. Правда, Марку трудно было понять, когда наступал рассвет и когда на смену дневному свету приходили вечерние сумерки. В сводчатое подземелье не пробивались солнечные лучи: там не было ни единого отверстия, и толстые стены окутывал непроницаемый мрак.
Марк лежал в темноте и не мог спать. В последнее время сны, если ему и удавалось немного расслабиться, неизменно приносили кошмары. А каждое пробуждение сопровождалось такой смертельной тоской, такой нестерпимой болью, что он предпочёл бы уснуть и больше никогда не проснуться. Никакие испытания не смогли сломить его плоть, закалённую в боях и походах, но душа его была полна скорби и печали. При мысли о том, что Альбию уже, возможно, отправили на казнь, Марка охватывал страх, какого он прежде не испытывал за всю свою жизнь. И тяжёлая, невыносимая тоска сжимала его сердце каждый раз, когда он думал об участи Деция.
