– А тебя, отрок, случайно, не в честь праведника Симеона окрестили? – с внезапной надеждой спросил он.
Сенька неопределенно пожал плечами. «Это вряд ли, – подумал он и, не удержавшись, неуклюже пошутил про себя: Скорее, в честь Семёна Михайлыча Будённого, легендарного командарма…»
Но озвучивать это предположение, естественно, не стал…
– Ты не на Великий пост родился? Не на Сретенье? – продолжал допытываться Светлейший, словно надеясь что-то для себя выяснить.
– Я в декабре родился, – пробормотал Сенька, – а что это – Сретенье?
Все посмотрели на него с удивлением, а Державин с неприязнью…
Светлейший понял, что допустил опаснейшую ошибку. И теперь нужно как-то выкручиваться. Объяснять всем, откуда взялся удивительный отрок, в планы Потёмкина вовсе не входило. Выручил Цейтлин:
– Отрок на морозе без шапки, видать, долго гулял, – прокартавил он, многозначительно глядя на князя.
– Да, похоже на то, – согласился Светлейший облегченно, – а может, потом и в бане перегрелся, прачки перестарались. И бросил благодарный взгляд на находчивого надворного советника. – А Сретенье Господне мы празднуем на сороковой день после Рождества, это когда младенца Иисуса счастливые родители в первый раз в храм иерусалимский принесли, – положил он тяжелую руку Сеньке на плечо, отводя опасного отрока подальше, в самую глубь гостиной, где царил легкий полумрак. Посадил на диван, положил рядом Елизаветинскую Библию, потрепал по жесткой гриве волос и вполголоса сказал:
– Ты посиди тут тихонько на диване, отдохни немного, покуда нойду не привезли. Про Симеона почитай. Найди: пророк Исайя 7:14… там как раз про Симеона. Попов, помоги отроку, да принеси ему ещё Евангелие от Луки, там, где песнь: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» Там про Симеона тоже красиво написано…
И с этими словами он поспешил назад к своим гостям, среди которых, похоже, начиналась очередная дискуссия.
– А зачем Птолемей, вообще, затеял перевод этот на греческий? – вопрошала Сашенька Браницкая.
– Мне, признаться, тоже непонятно, – присоединилась к ней Екатерина Фёдоровна Долгорукова, – какой интерес был у царя Египта к еврейским рукописям?
– А это он волю Александра выполнял, – подоспел с ответом Потёмкин. Он был абсолютно неравнодушен ко всему, что касалось древней Эллады. Кстати, именно за знание языка греческого и истории получил Светлейший золотую медаль, будучи ещё студентом Московского университета. Свободно владел и латынью. Читал запойно. Проглотил и переварил почти всех античных классиков…
– Александр, когда Иудею покорил, зело заинтересовался местной религией и всячески ей потворствовал…
– Александр?
– Александр Великий, сиречь Македонский, неуч ты деревенская, племяша моя милая… Тезка твой.
– Героя древнего ты именем сияешь, который свет себе войною покорил, – проговорил нараспев стихи собственного сочинения, посвященные Сашеньке Браницкой, Державин, наслаждаясь звуками своего голоса.
Непростой был человек Гавриил Романович. Помимо карьеры поэтической, побывал во многих разных должностях и званиях. Вплоть до министра юстиции Российской империи. Он был и истинный патриот, и хитрый вельможа, и преображенский солдат, и петербургский царедворец, сделавший головокружительную карьеру при дворе, обильно насыщая беззастенчивой лестью многие свои стихи. Стихи, о которых Александр Сергеевич Пушкин, правда, отзывался большей частью, очень сдержанно…
Тем не менее был Державин Гаврила Романович, безусловно, большим по тем временам российским поэтом: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» Это ведь дорогого стоит, согласись, читатель?
– «Но боле ты сердец красой своей пленяешь, чем он оружием народов покорил», – закончил четверостишье своего любимца Потёмкин.
Присутствующие зааплодировали…
– Спасибо на добром слове, Гаврила Романыч, – потупила взор графиня, – и вам, дорогой дядюшка.
Обеспокоенная всем этим шумом и аплодисментами Изида недовольно завозилась на графских коленях.
– Земирочка, ну что ты, глупенькая? – и Сашенька ласково погладила левретку, – не волнуйся, собаченька, завтра во дворец тебя отнесем. Матушку порадуем. Ну-ка, лежи себе спокойно и по животу не стучи, не тревожь дитятку. Оно вон заворочалось аж… Но у Изиды Земировны на этот счет, похоже, было свое, отличное мнение. Уткнувшись мордой в графское чрево, она тихо, очень тихо, совсем неслышно для нормального человеческого уха прорычала:
– А ну-ка, угомонись там быстро, а не то враз со свету сживу…
И младенец всё услышал, понял и испуганно затих.
– Ну, вот и умница, – промурлыкала по-собачьи подлая левретка, – вырастешь, я тебе цацку подарю, талисман там какой-нибудь… от нечистой…кхмм, скажем, силы…
– Эх, лучше бы графиня историю учила, – с неодобрением подумал Сенька, краем глаза наблюдая из своего угла за этой кутерьмой на коленях Александры Васильевны.
С трудом переварив страницу убористого непривычного церковнославянского текста, он все-таки уяснил, что же произошло с его великим тезкой, праведником Симеоном Богоприимцем. И был весьма благодарен Светлейшему, ибо история эта была действительно достойна изучения.
Вот послушай, читатель!
Работая в Александрийской библиотеке с остальными коллегами по цеху, переводчиками, Симеон, когда дошел до слов «Се Дева во чреве приимет и родит Сына» в книге пророка Исаии, призадумался и засомневался. Весь его жизненный опыт подсказывал абсолютную невозможность такого сюжета.
«Этого не может быть, потому что этого не может быть», – подумал мудрец и уже поднял руку со стилусом – стерженьком бронзовым, – чтобы заостренным его концом нацарапать на воском покрытой дощечке «жена» вместо «дева», но почувствовал чье-то хоть и нежное, но весьма ощутимое пожатие. Ангельское… То был посланник Господень. Ну а дальше…
…То, что ангел поведал, и в чем убедил Симеона, пожалуй, лучше всех удалось описать одному гениальному рыжему ленинградскому юноше – великому поэту нашей эпохи:
«А было поведано старцу сему
О том, что увидит он смертную тьму
Не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
Реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
Затем, что глаза мои видели это
Дитя: он – твое продолженье и света
Источник для идолов чтящих племен…»
…Симеон прожил 360 лет в ожидании чуда. Чуда Рождества… И, когда оно произошло, его отпустили. Договор есть договор.
«…Он шел умирать. И не в уличный гул
Он, дверь отворивши руками, шагнул,
Но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
Он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
Пушистого темени смертной тропою
Душа Симеона несла пред собою…»
Потрясенный всей этой историей Сенька задумался, забыв на некоторое время о недавних страшных событиях в саду…
