«София – значит, мудрая по-гречески!» – произнес про себя Светлейший, глядя на нее и любуясь своим произведением. Подумал: «Ну, вот и всё – готова Софьюшка, пора посылать ее на дело, в Варшаву…»
А она действительно была готова к кульминации своей карьеры. Карьеры агента российской внешней разведки, к операции «Второй раздел Речи Посполитой». Официальная история скромно умалчивает, что фактом присоединения Польши в конце XVIII века Российская империя во многом обязана Софии де Витт. Задание Потёмкина было и простым, и сложным одновременно: по прибытии в Варшаву сблизиться с графом Станиславом «Щенсным» Потоцким и любым способом склонить колеблющегося графа принять предложение северных союзников (читай – России) подписать акт пророссийской конфедерации. И убедить других польских политиков и магнатов поступить так же.
Как всегда, не утомляя тебя, читатель, грузом лишних знаний, скажу лишь, что это впоследствии и привело к полному переделу границ и вводу русских войск под предлогом поддержания порядка. Вот так вот Польша и потеряла свою независимость. Во второй раз…
А граф Станислав Потоцкий прочно вошел в польскую историю как «изменник отчизны». Его даже после смерти из гроба, оставленного на ночь в костеле, вытряхнули. Пришедшие поутру, нашли записку «изменник», приколотую к обнаженному телу графа, приставленному к стене…
Поймав на себе взгляд Светлейшего, София невольно подалась к нему. Надменно поднятые плечи опустились словно в ожидании ласки. Огромные глаза зажглись отражением сложной гаммы чувств. Восхищение, преданность и, чем черт не шутит, любовь? Потёмкин прекрасно понимая свою неотразимость, щедро одарил свое создание улыбкой Пигмалиона. И даже шагнул к ней, как вдруг неожиданно для самого себя, словно подчиняясь какому-то загадочному голосу, позвал:
– Эй, отрок Симеон Авраамыч, ну-ка, выдь на свет божий!
И, когда Сенька вышел из полутьмы околодиванного пространства, князь, огорошил его вопросом:
– Ну, а ты, отрок, что скажешь?
– Насчет камней?
– Насчет жертвы.
Сенька покраснел, чувствуя на себе испытующие взгляды собравшихся, и выдал спонтанно первое, что пришло на ум:
– А что его мама себе думала?
Одобрительный дамский шепот был ему наградой. Все посмотрели на него уже с интересом, даже Державин… Все, кроме Софии де Витт…
– В корень зришь, отрок, – похвалил Потёмкин, а княгиня Долгорукова, встав, погладила его по голове:
– Умничка…
Сашенька тоже подошла и поцеловала его в щеку, для чего ей пришлось временно спустить Изиду с колен. Отношений между левреткой и Сенькой это, естественно, не улучшило. Но истинной наградой для Сеньки был взгляд карих глаз из глубины комнаты, из-за атаманова плеча.
– Кстати, а твоя матушка жива? – спросил Сеньку Светлейший. И, получив утвердительный ответ, поинтересовался: – А зовут ее как?
– Фира… то есть Эсфирь, – поправился Сенька.
– Цейтлин, – жалобным голосом возопил Светлейший, – ты слышал? Фира!
В этот момент вовсю грянул оркестр под управлением Сарти, начиная репетицию, и Цейтлин лишь молча кивнул головой.
Перекрикивая полифонию шестидесяти пяти английских рожков, гобоев, флейт и кларнетов, Потёмкин громогласно обратился к собравшимся:
– Испытывали ли вы когда-нибудь Страх Божий?
Глава девятая
Страх Божий, или «Очаковское ожидание»
Фирка появилась в жизни Светлейшего как-то невзначай. Душным летом 1788 года. Во время осады Очакова. В те долгие мучительные месяцы, напоенные жарой и ожиданием на берегу Днепровского лимана, где стоял огромный лагерь российского 50-тысячного войска. Тысячи шатров, палаток, а потом, ближе к зиме, и землянок. Как ахейцы под стенами Трои…
Все ждали штурма: Европа, русские, турки… Весь театр военных действий… Изрядно растолстевший герой-победитель Первой турецкой войны, граф Румянцев – бывший генерал-фельдмаршал, а ныне всего лишь главнокомандующий 2-й армией под началом Потёмкина, князя профессиональным полководцем не считал. И, в сущности, был прав.
Светлейший по своей натуре был скорее градостроителем, нежели градозавоевателем. И сам в душе это понимал. Но очень хотел быть и тем, и тем.
О, Очаков! Слава и стыд Светлейшего… Злая фраза «Очаков – не Троя, чтоб его десять лет осаждать» стала крылатой и повторялась по всей империи и за ее пределами.
Армии не всегда ведь гибнут от пуль, бывает, что и от поноса…
Суворов, с его темпераментом, предлагал брать Очаков штурмом. Не мариновать солдат долгой осадой. Не нести потери позорные, санитарные… Уговаривал, убеждал: «Лиманская флотилия да казаки на “чайках” своих с воды нас поддержат, Григорий Александрович! Навалимся разом и выдавим Гасан-пашу из крепости, как прыщ гнойный, сейчас, пока весна на дворе, потом только хуже будет…»
Но Потёмкин не поддавался. Продолжал проталкивать план «формальной осады» Очакова по всем канонам осадной науки. Сначала строить отдельные батареи обложения. Затем взять пригород, передвинуть батареи, соединить их системой рвов и траншей. И, наконец, начать методический каждодневный обстрел крепости. И в конце концов вынудить ее сдаться. Если нет – то штурм. Но с наименьшими потерями…
Суворов в открытую над тактикой Светлейшего смеялся, считая ее «занудной», и вот какую песенку собственного сочинения распевал: «Я на камушке сижу, я на Очаков гляжу». Александр Васильевич и Григорий Александрович в то очаковское лето окончательно выяснили, что имеют диаметрально противоположные представления о стоимости солдатской жизни…
Суворов солдат, конечно же, любил, как детей своих, но был убежденным пропонентом принципа «бабы новых нарожают», эту идею маршал Жуков ведь у него позаимствовал. Ну а Потёмкин проповедовал: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. Ежели загублено будет столько драгоценного народа, то и Очаков этот того не стоит…»
Вот так и началась «тягучая осада»…
Если по-честному – князь, конечно же, боялся не только больших потерь, но и неудачного штурма. Провала Потёмкин бы не перенес. На карте стояла его репутация полководца…
Внимание всей Европы весной 1788 года было приковано к маленькому, похожему на наконечник стрелы, пятачку Черноморского побережья, зажатому между морем и лиманом. Здесь в ожидании событий собралась весьма пестрая и причудливая толпа военных, журналистов, писателей, дипломатов, авантюристов, шпионов и шпионок и просто искателей приключений без определенного рода занятий. Кого тут только не было: принцы, адмиралы, адъютанты, казаки, корсары и каперы, попросившиеся к нему, к Потёмкину, в армию, мечтая «о подвигах, о доблестях, о славе…»
Дрянь место – Очаков – турецкая Ачи-Кале, генуэзский Лерич… Летом – жарюга, зимой – лютая стужа, осенью – проливные дожди… Комары, блохи, дизентерия у солдат, малярия у всех. Вода в лимане – отстой, дохлые турки в воде плавают, дно – глина да ракушки… купаться в этой помойке даже в июльскую жару ломало. Но всё ж таки купались, купались солдатики, чтобы хоть как-то освежить измученные ожиданием штурма тела и души. Верховное же командование армии, а также всякие важные иностранцы как воители, так и наблюдатели, жили, в общем-то, довольно комфортно.
