Очнулся он на каменном полу каземата. Руки его были согнуты в локтях и прикручены к коленям ремнями. И на манер огромной лягушки, сидел Сенька, раскорячившись на корточках. Суконные синие широкие шаровары его были приспущены.
В тусклом свете факела он скорее почувствовал, чем увидел внимательный взгляд заплывших глазок с красными веками. Старший палач Ахмет-ага, тезка паши, давно уже изучал «гяура». Ахмет, что значит «достойный похвалы» по-турецки, занимался своим нелегким делом уже сорок лет. Для палача срок немалый, особенно в Турции. Видал многое за свою жизнь. Но всегда с интересом созерцал поведение в последние минуты обреченных на смерть, поражаясь многообразию людской породы. На малом огне в медном тазике плавилось баранье сало.
Подручные хотели было совсем сорвать с ясыря шаровары, но ага жестом остановил их. Он не хотел попусту позорить этого казака. Поднял рубаху, внимательно оглядел его мужское достоинство. Подивился – даже в эту жуткую минуту, всего там было много и внушительно. Лицо его озарила необычно мягкая для человека его ремесла улыбка.
– Хороший елдак, – сказал он ласково, – жалко пропадет, девки плакать будут. И погладил Сеньку по голове ласково, как отец. – Женка есть? Детки есть? А эта што? – потрогал он маленькую зеленую ладанку из сафьяна на кожаном шнурке.
– Талисман, – неохотно отозвался Сенька, – от мамки.
– Мамка откуда была? Курдянка? Курды делают такое.
Сенька пожал плечами.
– Не знаю, померла рано…
– Ну, я возьму себе, тебе он там не нужен будет, так? – дружелюбно спросил Ахмет-ага.
И, не дождавшись ответа, бережно, словно старясь не причинить лишнего неудобства, снял ладанку с Сенькиной шеи. Раскрыл аккуратно. И в восхищении воскликнул:
– О, да тут зимурут!
Темный сочно-зеленый небольшой изумруд был центром затейливого орнамента, вышитого бусинками речного жемчуга внутри ладанки.
– Ой, как красива! Благословен Аллах, что дал нам этот магический камень. Из всех других драгоценных камней только зимурут питает взор без пресыщения. Он дарует нам мудрость и укрепляет сердце! – сказал он, любуясь на игру огня на гранях камня.
Подручные бросали завистливые взоры на доставшееся старому Ахмету сокровище, но не смели промолвить ни слова.
– Укрепи же свое сердце, неверный!
И с этими словами он щедро зачерпнул огромной рукой теплого сала и залепил им отверстие, менее всего приспособленное для того ужасного испытания, которое было предназначено злополучному казаку. Остатки же жира размазал по острию кола…
Смерть на колу бывает разная, читатель… Тут есть немало неприятных нюансов. Ну вот, к примеру, шероховатость поверхности. Если кол грубо отесанный, шершавый, с сучками, то есть шанс, что шероховатости эти порвут большее количество тканей, а если повезет, то и сосудов на своем пути, и счастливчик умрет относительно быстро – от обильной кровопотери. Ну, а ежели гладкий, – тут уж как карта ляжет… Можно и сутки прокорячиться.
Предназначенный для Сеньки кол тускло поблескивал в свете факелов. Впитавшиеся в него кровь и кал предыдущих жертв, да жир бараний отполировали дерево до тяжелого желтого блеска.
«Мабуть, легко ковзати буде», – невесело усмехнулся казак своим мыслям.
– Ну, пошли штоли… – прошепелявил Ахмет-ага нетерпеливо, с нежностью поглядывая на свое драгоценное приобретение.
А дальше всё было как-то очень уж омерзительно буднично. По знаку палача подручные приподняли раскоряченного Сеньку. Ахмет вставил кол в специальное отверстие между кирпичами крепостной кладки, взглянул в последний раз в бирюзовые глаза, побелевшие от страха. Проскрипел: – Легкой смерти тебе, неверный! – и махнул рукой.
Помощники разжали руки…
О чем думает человеческое существо, обреченное на посажение на кол, в те предпоследние секунды, перед тем как зловещая заточенность войдет в его беззащитное естество? А войдя, повинуясь бескомпромиссным законам земного притяжения, будет неумолимо двигаться по только ей известной траектории, разрывая и разрушая на своем страшном пути этот гениальный дизайн, зовущийся человеческим телом…
Все, что увидел запорожский казак Семён по кличке Черноморд в последние секунды своей земной жизни, – это огромные, рыжевато-карие Фиркины глаза. Ни гнева, ни страха в них не было. Только печаль. Ну, прям как у Богородицы на иконе. И вроде как голос тихий, но сильный сказал: – Сын у тебя будет Семеоне, сын…
И все…
И заскользил он вниз по своему страшному, своему самому последнему пути на встречу со своим Создателем.
Через три месяца, в конце августа, Эсфирь родила здорового младенца мужского пола. К тому времени Светлейший со всей свитой перекочевал в Крым, ибо готовился к запуску Таврического монетного двора в Феодосии.
Мысли о модернизации монетного двора в Бахчисарае, чеканившего медные монеты европейского качества, бродили в его голове уже давно. Настал наконец момент, когда появились и ресурсы, и время. Во главе всего проекта встал Цейтлин. Он и предложил чеканить монету на европейский манер – из меди с примесью серебра. Оборудование закупили в Швейцарии. Выбрали Феодосию – бывшую Каффу – морской порт, где уже имелся старинный полуразрушенный монетный двор, созданный ещё генуэзцами.
Встал вопрос, что, собственно говоря, делать с новорожденным – обрезать или крестить?
Светлейший и на этот раз оправдал свое заслуженное амплуа первейшего оригинала Империи.
– И то, и то, – решил он, не обращая внимания на тихий протест Цейтлина и ужас несчастной Фирки. – Ибо младенец сей есть естественный продукт соития иудейки и христианина. Во всяком случае, человека, полагавшего себя таковым, – обосновал он свой вердикт.
Там, где хребтом Тепе-Оба завершается главная гряда крымских гор, врубается каменным топором в голубой Феодосийский залив мыс Святого Ильи. Здесь, на развалинах древней греческой церкви, вблизи старых скифских курганов, Светлейший и решил провести нетрадиционную церемонию наречения, крещения и обрезания младенца.
Был призван газзан Ха-гадоль, или старший священник из древнего караимского рода Кырков. Он был газзан местной феодосийской кенассы – одной из древнейших караимских синагог в мире. Газзан был позван ввиду отсутствия и как эквивалент ашкеназийского раввина. А также как «специалист со стажем» по обрезанию младенцев.
– Иудей есть иудей, – рассуждал Светлейший. Но был в этом не совсем прав. Да и газзан Кырк с рабаем Цейтлиным концепт этот абсолютно не разделяли. Наоборот. Вот уже больше двух тысяч лет они считали себя созданиями Божьими совсем разной породы. Пройдет ещё полтора века, и этот вопрос будет разрешен.
Окончательную ясность в него внесут немецкие оккупационные власти в Крыму…
Ибо им будет дана соответствующая инструкция из Берлина. Инструкция, гласящая, что караимы не являются евреями в расовом отношении, исходя из результатов скрупулезного анализа «расовых, биологических и других характеристик караимского этноса», проведенного по заказу министерства внутренних дел Третьего рейха. А посему «еврееподобных» караимов не трогать, остальных же крымских евреев – в лагеря.
