Давайте сосредоточимся и попробуем плавно перейти к оттенкам. Это непросто, но награда воистину велика. И ни в коем случае нельзя забывать, опять же, о текстуре. Ваш язык вкупе с нёбом даст вам моментальную оценку упругости или твердости, или же рассыпчатости того, что у вас во рту. Возьмем, к примеру, какую-нибудь композицию с ярко выраженной текстурой, типа телячьего отварного языка. Можно, конечно же, и говяжьего или же свиного… неважно. Ломтик языка сдобрить ложечкой красного хрена… Вы чувствуете, как всё заиграло? Как тает вся вареная языковая структура, распадаясь на сегменты, потом на ломтики, а потом и на волокна, а далее и на волоконца у вас во рту?
– А горилка как же, князь Григорий Александрович? – спросил атаман Головатый с оттенком легкой обиды в голосе… Горилка много мягче водки буде… Когда добрую горилку пьешь, можно легкий аромат и хлеба, и трав степных, и меда почуять…
– Антон Андреевич, дорогой… Ну, кто же спорит! Горилка с перцем, да с травами… – это воистину деликатес, но ведь с другой же закуской! С салом копченым там, или с колбасой полтавской с чесночком, поскольку есть тут немаловажный нюанс! Вы нынче горилку делаете исключительно с травяными добавками, а они отвлекают язык от последующих ощущений, и иной раз серьезно. Ну, а перцовка, вообще, уводит в другом направлении. Вкусовом, разумеется…
Читатель, спешу всецело согласиться с позицией Светлейшего… Стратегически – мудрее всего начинать именно с водки! С первой, проторяющей дорогу, рюмки водки. Именно она готовит нашу ротовую полость, а затем и верхние отделы пищевода и желудка к «вдохновению грядущей закуски». Просто и честно, без всяких побочных обертонов!
– А как важна функциональность и форма питьевого сосуда! – вдохновленно продолжал Потёмкин, – вот взгляните на эту рюмку-лафитник. Заметьте, как она отличается от всяких стопок, фужеров и прочих бокалов. У нее своя природа, свои маленькие секреты. Форма – перевернутый конус. Смотрите, как спокойно стоит она на своей крепенькой, надежной ножке. Дно далеко от стола, а посему водка в лафитнике всегда холодна. Объем – два глотка. Именно два, друзья! Ибо первый – он побольше, как иглой прошивает насквозь. А второй вдогонку летит ласково и не торопясь…
Закончив свою лекцию на этой пафосной ноте, Светлейший, наглядно иллюстрируя свой тезис, опрокинул в два приема украшенный «горельефом» с серебряными вкраплениями лафитник. Закусил же, однако, не языком, не холодцом говяжьим, а сопливым маринованным масленком! И этим поступком немедленно вызвал недоуменный ропот в рядах своей аудитории…
Грибы соленые, а их был немалый выбор: от черных груздей до волнушек и рыжиков, стояли в деревянных ушатах, переложенные слоями черносмородинного листа, чеснока и укропа, посреди стола овощных закусок.
Маринованные же грибки были в серебряных ведерочках. Маслята отдельно. Боровички отдельно. Поддевая вилкой второй грибок, на этот раз уже соленый рыжик, князь сказал вдумчиво:
– Знаю, знаю заранее все ваши доводы и критику и готов немедля на них тут же ответить одним словом: импровизация! Любимое словечко матушки-императрицы. Иногда необходима импровизация… Ну, и импульс тоже важен.
И дожевал рыжик.
Говоря об импульсе… Князь уже косил глазом на всю поверхность стола солений и маринадов, уставленного горшочками, вазочками и корытцами – с квашеной капустой с клюквой, а также капустой, приготовленной на провансальский манер. С добавкой оливкового масла и винограда и яблочными дольками. С яблоками антоновскими, мочеными. С солеными арбузами, помидорами, с квашеными и фаршированными баклажанами, и кабачками.
И со множеством винегретов, приготовленных на русский, провансальский и каталонский манер. Нужно ли говорить, что огурцы, о коих уже много писалось ранее, разной степени солености и малосольности во всех вариациях занимали на столе особое, почетное место…
– Мais ces plats un peu vulgaires pour le sens de l’odorat et le regard des femmes, n’est-ce pas? Но ведь эти кушанья слегка вульгарны для дамского обоняния и взгляда, не правда ли? – обратился к обществу принц де Линь, втайне надеясь на некую противоречивую реакцию женской части общества.
Ох, и любил же принц Шарль-старший, этот «возмутитель спокойствия», провоцировать споры и дискуссии! Любил и умел. За этот талант Светлейший ценил его особо.
– Отнюдь, – отвечала княгиня Дашкова, последовав примеру Потёмкина, – я так просто обожаю рыжики с водочкой!
– Ох, ну а я капустой квашеной, пожалуй, потешусь! – с непосредственностью беременной воскликнула Сашенька Браницкая, – ну-ка, собачка, позволь.
И, к вящему неудовольствию Изиды, она опять была смещена с колен на пол. Впрочем, мясной дух, идущий от стола с горячим, немного заинтриговал ее и даже исправил настроение.
– Княгинюшка Екатерина Фёдоровна, а ты солененького не желаешь? – с наслаждением, жуя полным ртом и жмурясь от удовольствия, особенно когда клюковка попадалась на зуб и лопалась, обратилась графиня к Долгоруковой.
– Нет, дорогая Сашенька, я с соленостями уже в мире и согласии, а вот горяченького бы съела… На последнем месяце на меня обычно такой жор нападает, аж самой стыдно! Два года назад, когда Коленьку носила, так разожралась, что твоя коровища… С Васенькой то же самое было. Где же там бараний бок с кашей? Я гречку томленую, с маслицем, с лучком да с грибочками страсть как люблю!
– По-моему, вы на себя клевещете княгиня, вы к нам под Очаков приезжали в прекраснейшей форме, – не преминул отреагировать галантный де Линь.
Это двусмысленное «к нам» было оценено теми присутствующими, кто был в курсе бурного, но не совсем понятно, чем закончившегося романа Светлейшего с княгиней Долгоруковой.
Екатерину Фёдоровну, тогда ещё княжну Барятинскую, князь заприметил сразу же, на своем бале-маскараде, данном ещё в Аничковом дворце для императрицы.
Это был первый бал шестнадцатилетней Катеньки. Что-то тревожно-драматическое было в этой юной красавице с гибким станом, в простом белом платье. Что-то ещё, помимо красоты и грации. Что-то, что привлекло всеобщее внимание, когда с князем, тогда ещё полковником Павлом Дашковым, танцевала она на этом балу первую кадриль.
«Экая всё ж таки де Линь неуемная галльская бестия, – ухмыльнулся про себя Потёмкин, похрустывая моченым яблочком, – к нам под Очаков! Это ж надо же так тонко подпустить…»
Княгиня Долгорукова, однако же, с олимпийским спокойствием игнорируя принцевы подколы, продолжала с увлечением выбирать ломоть баранины посочнее.
Княгиня Дашкова, глядя на нее, вздохнула, хлопнула ещё рюмочку под рыжик и подумала грустно: «Эх, не будь мой Пашка таким непутевым кутилой и легкомысленным охламоном, то это моя внученька ворочалась бы во Барятинском чреве сейчас… Ведь тогда на балу в Аничковом, когда они с Пашей в паре кадриль танцевали, все взоры были к ним прикованы. И тут же слух прошел – “пара на загляденье”…»
В тот вечер сама матушка-императрица удостоила молодого полковника Павла Михайловича Дашкова своим очередным шутливым палиндромом:
