– А ты упорный, пойка, упорный, – мне это нравится! На чуть-чуть, пара минуток, у нас есть, так и быть… Начнем с азов. Ты когда-нибудь слышал про свободу выбора? И, видя его растерянность, подсказала: – Представь, что ты можешь выбрать себе мороженое, любое, какое пожелаешь!
– Я обычно беру стаканчик за девять копеек, вафельный… самая вкуснота в конце, когда мороженое уже подтает и на донышке!
– Ну, а если дело не в деньгах, – остановила нойда водопад его гастрономической Ниагары, – что ты тогда выберешь?
Он посмотрел на нее недоверчиво, как бы сомневаясь в ее здравом смысле.
– Эскимо, конечно, что же еще…
– Вот видишь, если ты не ограничен чем-то, то у тебя появляется свобода выбора!
– Конечно, когда деньги есть, то выбирать легче, – забормотал было он, но опять был прерван.
– Забудь про деньги, – терпеливо продолжала нойда, – сегодня у тебя был выбор, не так ли? И ты выбрал путь через Сад. Ты сам сделал этот выбор. А побеги ты по Шпалерной и дальше, возможно, мы бы никогда и не встретились…
Потрясенный Сенька молчал, глупо открыв рот.
– Рот закрой, – посоветовала ему нойда, – муха залетит.
– И вот этим вы занимаетесь? – поднял он на нее изумленные глаза.
– В какой-то степени и этим, – уклончиво отвечала нойда.
– Так это вы меня сюда привели?
Она с сожалением посмотрела на него и вздохнула.
– Да нет же. Мы ведь это уже проходили. Ты сделал выбор сам. А свободу выбора дал тебе Создатель.
– Какой создатель?
– Который тебя создал. Ведь кто-то же тебя создал?
– Папа с мамой? – предположил он.
– Ну, они, безусловно, поучаствовали в процессе, но всё это намного сложнее, чем ты себе представляешь. Ты ведь математику учил чуть-чуть? – речь нойды неожиданно стала какой-то правильно-наукообразной, – так вот представь, что судьба человека – это нечто вроде уравнения со многими константами и неизвестными: небесные тела разные – звезды, планеты, векторы кармы, ассоциативность реинкарнационных матриц, коэффициенты распределения пренатальной энергии, ну, и папа с мамой конечно. Кстати, о папе с мамой. Мама ведь жива… еще?
– Да, – вздрогнувшим от этого «ещё» голосом, ответил Сенька. Он вдруг отчетливо представил себе несчастную Фиру, которая наверняка сходит с ума от беспокойства в холодной и темной коммунальной квартире на улице Красной Связи. В то время как он обжирается жареной курятиной и пельменями, ведя философские разговоры в теплой гостиной Таврического дворца. У него защемило в груди от тоскливого предчувствия. И вины.
– Она жива, – твердо произнесла нойда, – ещё…
Она стояла, закрыв глаза, опершись на спинку дивана, вглядываясь в одно только ей видимое что-то. И, не выходя из транса, продолжала:
– Отец твой умер, когда тебе было три года, так? От чахотки. Он тебя ею и наградил. Ты отца помнишь?
Сенька отрицательно помотал головой. Отец остался в его памяти печально и как-то застенчиво улыбающейся ему и Фире фигурой, сутулящейся за стеклом окна, отделяющего мир туберкулезного диспансера от мира здоровых людей.
– Я деда хорошо помню – папиного отца. Он на Литейном жил, во дворе, там, где театр. Огромный такой был дед. Мама говорила, что он то ли кузнец, то ли мельник. Ручищи у него были большущие. Помню, как он меня подбрасывал высоко-высоко и что-то напевал, очень-очень странное…
– «Батька с Питера приедет, лапти Сеньке привезет», – тихонько пропела нойда, – и глаза у него были зеленые, как бирюза, да?
– Да, да! – вскричал Сенька в изумлении, хотя мог бы уже и попривыкнуть к удивительным возможностям нойды…
– В нем странная кровь текла, пойка, в деде твоем. И тебе перепало. Очень странная кровь… Пора бежать тебе, – безо всякого плавного перехода объявила она, – одежду старую надень, в этом не иди.
– А как же свобода выбора?
– Быстро научаемая система ты, – с одобрением промурлыкала нойда, – это хорошо. Но, как мы уже установили, ты – смертный. И твоя судьба предопределена. Твоя свобода выбора работает только в строго определенные интервалы, вроде зазоров во времени, которые судьба милостиво дарует тебе. Торговаться с судьбой бессмысленно. Обмануть невозможно. Уговорить или убедить ее почти нельзя.
– Почти?
– Бывают и среди смертных сильные волей настолько, что сдвигают или меняют направление судьбоносного вектора. Редко, но бывают. Но это не твой случай. Если не уйдешь до полуночи, то попадешь в другой виток судьбы…
– И что будет, если я все-таки останусь?
– Я же сказала – сгинешь, умрешь… И смерть эта может быть не из легких, предупреждаю тебя, пойка…
– Почему?
– По кочану! Время – весьма деликатная субстанция. А иногда и очень мстительная. И не переносит таких шуток, которую с ней сегодня сыграли.
– Но как же я попал-то сюда? – чуть ли не взмолился он, – ну, пожалуйста, ну нойда, дорогая…
Она вздохнула, посмотрела на огромные позолоченные каминные часы и спросила Сеньку: – Ты паутину видел?
– Да, конечно…
– Если в нее муха попадает, паутина немного провисает?
– Да, немного…
– А если камень тяжелый, тогда что?
– Порвется, наверное…
– Правильно, или провиснет под его тяжестью ещё больше…
– Зависит, наверное, и от того, с какой силой камень швырнуть…
– Правильно мыслишь, пойка, молодец! А теперь представь, что время – это бесконечное количество таких паутинок… Вот твоя паутинка и провисла, да так, что аж в другую угодила… а может и порваться через некоторое время…
– И что тогда? – охрипшим от волнения голосом спросил Сенька.
– Конец тебе тогда. Кирдык коту Ваське. В общем, забирай летчика и немца. И уходите. Ваше время истекло… – А немца-то зачем? – с неприязнью спросил Сенька, – он ведь всё равно умрет скоро. Так ведь?
– Так. Он проживет меньше месяца. И умрет злой смертью. Но забрать с собой ты его должен. Да и летчик без него не уйдет. Это ведь его добыча.
– А что это – злая смерть?
– Я не думаю, что тебе это нужно знать… Но уж коли спросил, так слушай… только я тебя за язык не тянула…
…Неделю из барона Ульриха фон Ротта выбивали показания в «Большом доме», как с мрачным юмором называли ленинградцы восьмиэтажный монументальный комплекс на Литейном проспекте, 4, выстроенный в стиле зловещего конструктивизма. Там размещалось Ленинградское управление НКВД. Восемь этажей – это над землей, а вот сколько под землей, об этом знали только сотрудники этой организации.
На верхних этажах был организован живой щит – пленные немецкие офицеры. Пилоты Люфтваффе были проинструктированы по этому поводу. Поэтому во время блокады в дом не попала ни одна бомба…
