Зарезали и бросили в реку, в Сутиллу. А потом хотели крестом освятить нехорошее место, да вышло плохо. Маршал их схватил святое распятие рукой, забрызганной поганой кровью. И тут затрясся весь лес, весь бор. Как от жуткого хохота. Побросали викинги все. Сломя голову побежали оттуда. Да только никто из них до дома так и не добрался. Все сгинули…
И вот уже неделю, с самого первого дня, как докопали канал до берега Сутиллы, стал по ночам к белесому, с голубыми изумленными глазами землекопу Матти Лаури, приходить страшный древний старик. Воздевал руки к небу, осыпал проклятиями, грозился извести всех, кто тревожит древнее капище.
– Старик сказал, что за собой в могилу утащит, – волновались землекопы.
Разбив в кровь чухонскую морду Матти и пообещав всех сослать в Сибирь на рудники, генерал-лейтенант Герард добился восстановления статуса-кво. И работы опять начались. А вот Матти Лаури исчез. Навсегда.
То ли сбежал хитрый чухонец, то ли сгинул. А канал-таки достроили. И назвали «Обводный», потому как изначально задуман он был, чтоб во время весенних половодий воды Невские отводить в залив.
Великий Обводный Канал. Он обводил город с юга гигантской кривой жирной линией…
Пролетели годы. И окрестности «Обводного» превратились в территорию с весьма сомнительным составом населения, а берега застроили заводами и фабриками, беспрестанно сливавшими свои отходы в его некогда чистые воды. Вода завоняла. Стала непонятного цвета. В зависимости от того, кто сливал и в какое время года – целая гамма непостижимых цветовых оттенков медленно проплывала перед глазами изумленных петербуржцев. И с мрачным юмором они окрестили его Новой Канавой. Или просто Канава.
«Батюшка Питер бока наши вытер, а мать Канава и совсем доконала…»
Но Канава удручала петербуржцев не только нехорошим запахом и мрачным цветом своих вод. Воды эти часто скрывали в своей зловещей глубине непонятные, страшные дела. Нехорошая слава была у Обводного, особенно у его мостов. Особенно у Борового. Немало человеческих жизней прервалось на нем. Кого сбросили лихие люди, а кого и непонятное позвало в свинцовую воду канала…
Кто его разберет… Только не стоит, читатель, в одиночку ходить по мосту этому в год, заканчивающийся на тройку… А если уж довелось идти, то, упаси Господи, слушать, что там тебе слышится снизу, из канальной серой мути.
Когда Сенька добрался до Боровой улицы, ноздри его защекотал легкий запах сомнительного происхождения. Лед на канале таял, и все, скопившееся за блокадную зиму в темных подледных пространствах, потихоньку давало о себе знать…
Перед ним была прямоугольная, слегка закругленная наверху, ведущая во двор арка. Вход под арку закрывали здоровенные ворота на замке. Сенька подергал на всякий случай чугунную литую створку, но было заперто. Крепко-накрепко. Сквозь кружево чугунного литья был виден небольшой кусок внутреннего двора со сквериком, в центре которого стоял серого цвета приличных размеров фонтан… Заинтригованный, он попробовал просунуть голову в проем кружевной решетки, но чуть было не застрял. Слегка испугавшись такой перспективы, Сенька отступил и вознамерился осмотреть сию неприступную крепость со всех сторон. А для начала обойти дом вокруг. Выйдя из-под арки и подняв взгляд, он увидел табличку с надписью: «Боровая ул., дом 26».
Это было пятиэтажное здание. Пара обшарпанных эркеров по обеим сторонам арки претендовали на архитектурный изыск. В остальном же – классический петербуржский доходный дом начала века. Пройдя всего несколько шагов, Сенька понял, что этот дом имеет форму тупого треугольника, который клином врезается в неизвестную ему улицу, пересекающую Боровую под углом в 45 градусов. Продолжая усеченную вершину треугольника, перед ним лежал, треугольный же, маленький садик. Скорее, сквер. Несколько чахлых деревцев. Кусты непонятных растений. Пара скамеек. И покрытая прохудившимся асфальтом площадка.
На этой площадке с большим увлечением играла в классики сама с собой худенькая девочка лет десяти. Прыгая на одной ноге и ею же толкая битку из квадрата в квадрат, начерченные мелом на морщинистом асфальте, девочка предавалась своей игре с истинной страстью. Высунув от усердия язык, она очень старалась не попасть битой – баночкой из-под гуталина, на черту. Или, упаси господи, не наступить на черту ногой…
Увидев Сеньку, она приветливо посмотрела на него любопытными серыми глазами и остановилась, не закончив очередного прыжка. Две пепельные косички, пучками торчавшие по обеим сторонам ее узкого лица, ещё несколько секунд смешно шевелились, открывая маленькие уши.
– Хочешь поиграть? – с надеждой спросила девочка. Сенька одарил ее насмешливым взглядом, выражавшим целую гамму чувств. Как по отношению к игре в классики, так и к самой страстной любительнице этой игры.
Да даже если бы он и позволил себе переступить огромнейший возрастной барьер в четыре года и мужскую гордость и согласился бы на это чисто девчоночье предложение – опухшие несгибающиеся ноги вряд ли позволили ему прыгнуть. Даже пару раз.
– Если не любишь «классики», можем в «фантики», – не сдавалась девочка.
– Ты не бойся, у меня фантики есть, много… Я тебе одолжу. У нас тут конфетная фабрика рядом. Нам оттуда фантики приносят. Разные. И «Мишку на Севере», и «Кара-Кум», и «Грильяж», и «Белочку». Ты какие больше любишь? Я – «Белочку».
– Ты это про фантики или про конфеты?
– И про фантики, и про конфеты. И сами белочки мне очень нравятся… Они такие рыженькие, красивые… Ну, что, поиграем?
– Ты, случайно, не из кружка «Юный натуралист»? – не удержался Сенька.
– Нет, я просто зверей люблю – тех, которые не злые.
Он тут же пожалел о своей злой шутке.
Любительница игр и пушистых грызунов обиженно поджала сначала губы, а потом ногу, и прыгнула, подтолкнув биту-баночку сразу через два квадрата.
«Однако! – подумал про себя Сенька с удивлением, – двигается она довольно бодро для блокадного ребенка».
– Послушай, – произнес он примирительно, – ты не видела здесь старуху с белыми волосами? То есть и не старуху совсем, а просто женщину. Не молодую и не старую. У нее длинные светлые волосы и очень светлые глаза… и ноздри немного необычные…
– Необычные – это какие? – опять остановилась она в полупрыжке.
– Ну, широкие, что ли…
– Вообще, на тетю Любу похоже, да и на тетю Надю тоже…
– Это кто такие?
– Это мои тетки, мы тут все вместе живем, Боровая, 26, квартира 30.
– А они в Лапландии бывали когда-нибудь?
– Вряд ли, они все из-под Кулотина.
– Откуда?
– Кулотино – это станция такая, недалеко от Новгорода, на полпути между Ленинградом и Москвой. Там у моего деда дом… Был… В деревне…
Было заметно, что она тщательно выбирает слова, словно боясь сказать, что-то лишнее. И, чтобы не смущать ее, Сенька спросил:
