На фоне водоворота этих социально-экономических проблем, в 137 г. до н. э. Тиберия Гракха избрали квестором. Теоретически это должно было стать первым рутинным шагом на его продвижении по «пути чести», но на деле чуть не обернулось крахом его публичной карьеры, едва эта карьера началась. Получив назначение в войско под командованием консула Гая Гостилия Манция, весной 137 г. до н. э. Тиберий высадился в Испании, чтобы продолжить войну с нумантинцами – кельтиберским племенем, которому удалось устоять против любых попыток римлян их усмирить. По прибытии на место Тиберий оказался причастен к одному из самых досадных поражений из всех, какие когда-либо наносились легионам. Консул Манций был гораздо более искусным ученым, нежели солдатом, и опытные нумантинские воины на фоне его неуклюжих маневров могли без труда заткнуть его за пояс. После череды бездарно проведенных боевых столкновений, Манций под покровом темноты решился на стратегический отход, но когда взошло солнце, обнаружил, что его армия окружена.
Нумантинские предводители, в прошлом уже становившиеся жертвами римского коварства, потребовали, чтобы на переговоры прислали юного Тиберия Гракха. Лет за тридцать до этого, при посредничестве отца Тиберия, служившего тогда в Испании, с нумантинцами был подписан справедливый мирный договор, фамилию Гракха они хорошо запомнили и теперь полагали, что сын, как и отец, тоже будет вести честную игру. Во время своего первого похода, когда над тридцатью тысячами человек нависла угроза, Тиберий, в результате переговоров, добился соглашения, которое обеспечивало легионам безопасный выход из района боевых действий в обмен на обещание мира в будущем.
В тех обстоятельствах Тиберий мало что еще мог сделать, когда до Рима докатилась весть об этой капитуляции, сенаторы взялись наперегонки голосить, не жалея унизительных слов. Сенат вызвал в Рим Манция вместе со всем его высшим командованием для того, чтобы объяснить это трусливое поражение. И хотя тот в смущении попытался оправдать свое поведение, сенаторы грубо и оскорбительно поставили его на место, лишили звания консула и приказали отвезти к нумантинским вратам в кандалах в знак того, что Рим отвергает подписанный договор. В ответ нумантинцы отослали Манция обратно, сопроводив посланием о том, что «брешь в доверии к нации нельзя заделать кровью одного человека»
[23].
Тиберий и другие младшие офицеры избежали официального порицания за роль, сыгранную ими в этом скандале, но от яростного словесного осуждения это их отнюдь не уберегло. Он не надеялся, что по возвращении домой его будут чествовать как героя, но накал брани в его адрес со стороны сената казался непропорциональным его «преступлению». Он ведь не сделал ничего плохого, лишь спас несколько десятков тысяч человек от верной смерти – или, может, Сенат полагал, что он предпочтет массовое самоубийство? Но когда Тиберий вышел из здания, где тот заседал, его, на контрасте с фарисейской яростью местных стариков, встретили приветственные возгласы членов семей спасенных им людей.
Когда он зализал свои политические раны, впереди его ждал путь искупления, вымощенный сенаторами, решившими возродить сословие граждан – мелких крестьян. Эти реформаторы как раз стряпали новый закон под названием Lex Agraria, который, как они надеялись, сможет переломить продолжавшуюся уже не первое десятилетие тенденцию к нарастанию экономического неравенства. Они полагали, что наткнулись на гениальный метод перераспределения земель богачей в пользу бедных, не нарушая железобетонные права на частную собственность, определенные римским правом. И желали сосредоточить свои усилия исключительно на ager publicus, незаконно занятых состоятельными скваттерами.
Как вы, вероятно, уже догадались, бросив взгляд на латынь, ager publicus представляли собой не что иное, как общественные земли. Завоевывая Италию, римляне обычно подвергали конфискации треть территории побежденного врага, обращая ее в общественные земли, принадлежавшие государству. На заре республики на таких землях обустраивались римские колонии, но во времена Тиберия их, как правило, сдавали в аренду частным нанимателям, которые обрабатывали их, отдавая взамен часть урожая. Желая помешать богатым семьям монополизировать государственные земли, собрание приняло закон, в соответствии с которым ни одна из них не могла взять в аренду больше пятисот югеров (около трехсот акров) общественных земель. Но в большинстве случаев этот запрет попросту игнорировали. Магистраты, которым поручалось следить за соблюдением введенного предела, сами были состоятельными землевладельцами, занимавшими лишние общественные земли, поэтому все сговорились никого за такой проступок не ловить.
Правовое обоснование Lex Agraria представлялось простым: запрет на аренду свыше пятисот югеров планировалось неукоснительно соблюдать. И каждого уличенного в том, что он занял общественную землю сверх законной нормы, заставлять возвращать излишек государству. Впоследствии его следовало поделить на небольшие наделы и распределить между безземельными гражданами. Поскольку весь смысл реформы сводился к возрождению класса мелких землепашцев, в правовом акте содержалась норма о том, что полученные таким образом наделы нельзя ни дробить, ни продавать. Авторы Lex Agraria не хотели отдавать земельный надел бедняку только для того, чтобы потом он, передумав, продал ее обратно богачу.
Как ни странно, сенаторы, которые готовили этот закон о радикальной реформе, были не заурядными агитаторами, околачивавшимся на задних скамьях, а одними из самых могущественных людей в Риме. Во главе их группировки стоял тесть Тиберия Аппий Клавдий Пульхр, на тот момент сенатский принцепс. К нему присоединились и два прославленных брата: состоятельный ученый и законовед Публий Лициний Красс Муциан и Публий Муций Сцевола, один из самых уважаемых теоретиков права своего поколения. К группе реформаторов Клавдия примкнули и другие видные сенаторы, равно как и восходящие политики из числа молодых представителей знати. Был среди них и Тиберий Гракх.
Для историков один из самых противоречивых аспектов Lex Agraria заключается в том, кто именно, в соответствии с законом, получал право на надел земли – только римские граждане или также их союзники из числа италиков, которые не имели гражданства. Италики в значительной степени составляли собой личный состав легионов, и Тиберий лично тревожился за их положение, «сокрушаясь, что народ, столь доблестный в войне и связанный с римлянами кровными узами, постепенно скатывался в нищету и становился все малочисленнее, без всякой надежды отыскать против этого средство»
[24]. Но каковы бы ни были первоначальные намерения, свидетельств о том, что италиков, в конечном счете, включили в программу перераспределения земель, не существует. Борьба за принятие Lex Agraria стала одной из первых проверок готовности римлян обращаться с италиками как с равными, хотя этот момент и не представляется очевидным.
Кроме того, историки до сих пор спорят о мотивах, которыми руководствовались авторы закона. Они могли действовать, исходя из благородных принципов, и попросту хотели возродить класс граждан-крестьян, пополнив резервы живой силы для службы в легионах. Но могло быть и так, что этот правовой акт задумали лишь для того, чтобы пополнить ряды политических сторонников их авторов тысячами новых клиентов. По традиции тот, кому поручалось распределение земель, включал получавшие их семьи в перечень своих клиентов. И именно здесь может обнаружиться источник непримиримой оппозиции данному закону. Ведь Lex Agraria предлагал взять всех обнищавших испольщиков, изначально привязанных к своему землевладельцу, и заставить их присягнуть на политическую верность фракции Клавдия – что представляло собой недопустимое смещение баланса власти в сенате.
