Сулла был недалеко. Узнав, что минувшей ночью враг снялся с лагеря и двинулся на Рим, он утром бросился за ним вдогонку. Около полудня его авангард добрался до Рима, а когда подтянулись основные силы, тут же протрубили сигнал к бою. Невзирая на успехи последних полутора лет, весь остаток дня Сулла ничуть не сомневался в собственном поражении. Он лично возглавил левый фланг армии, постепенно уступавший напору самнитов. И в пылу сражения подумал, что Фортуна, наконец, ему изменила. Он даже послал в Пренесте одного за другим несколько гонцов приказать снять осаду города и прислать подкрепление его потрепанным врагом легионам. Но ему было неведомо другое: что Красс ударил по неприятелю с другого фланга, разгромил его и захватил лагерь. Лишь несколько часов спустя он понял, что выиграл, – только после того, когда Красс прислал к нему гонца с просьбой выделить дополнительный провиант для пропитания своих победоносных войск. Когда после сражения улеглась пыль, стало ясно, что они не только одержали победу, но и совершили последний в этой войне поход: пятьдесят тысяч врагов сложили головы, еще восемь тысяч попали в плен. Среди прочих на поле брани нашли и раненого Телезина. Его убили, а голову насадили на копье.
Когда легионы Суллы, вернувшись в Пренесте, принесли с собой головы самнитских полководцев, жители города капитулировали и отворили врата. Марий Младший попытался бежать через подземный ход, но обнаружил, что выходы из него охраняются врагом, и покончил с собой, дабы избежать пленения. Прибыв в город лично, Сулла приказал разделить всех его обитателей на три группы: римлян, самнитов и пренестинцев. Затем сказал, что римляне заслуживают смерти, но он как полководец-триумфатор пощадит их и простит. А самнитов с пренестинцами приказал окружить и всех до последнего убить. Затем разрешил осаждавшим город войскам безжалостно его разграбить. Голову Мария Младшего доставили в Рим. А когда ее водрузили на форуме, она стала наглядным доказательством недомыслия юности. Хохочущие римляне цитировали Аристофана: «Перед тем, как становиться к рулю, сначала надо научиться грести»
[290].
Теперь, одолев всех своих врагов, Сулла возвратился в Рим. По прибытии в город его обитатели увидели в нем совсем не того человека, который за несколько месяцев до этого к ним обращался. Вот что позже писал историк Кассий Дион:
«До победы над самнитами… его считали человеком в высшей степени гуманным и благочестивым… Но после этих событий он настолько изменился, что складывается впечатление, будто былые и нынешние деяния совершал совсем не один и тот же человек. Таким образом, может показаться, что он не выдержал испытания счастливой судьбой. Ведь сейчас он повторял те же поступки, которые сам порицал в других, когда был слаб, и множество других, еще более возмутительных. В итоге Сулла, сразу после покорения самнитов, хоть и положил войне конец… но сошел с избранного им же пути, оставил себя прошлого, с позволения сказать, за городскими стенами на поле брани, а потом решил превзойти Цинну с Марием и их преемников вместе взятых»
[291].
Глава 13. Диктатор на всю жизнь
Республика – ничто. Одно лишь название, без плоти или формы
[292].
Юлий Цезарь
После решающей победы у Коллинских ворот Сулла расквартировал свой штаб на Марсовом поле. Будучи фактическим повелителем Рима, официальную должность он на тот момент не занимал и не служил ни консулом, ни претором, ни легатом, ни даже квестором. Основание претендовать на государственный суверенитет у него было только одно – былой приказ, согласно которому ему, как проконсулу, поручалась война с Митридатом. Этому назначению исполнилось уже пять лет, в том конфликте он давно вышел победителем, но ничего другого у него больше не имелось. С точки зрения закона его владычество над вверенной провинцией заканчивалось в тот момент, когда он пересекал священный Померий и возвращался в Рим. Пока империя следовала рутинным курсом, заступать на пост и уходить с него было чистой воды формальностью, но Сулла из-за подобного порядка вещей оказался в ловушке за пределами городских стен. Стоило ему пересечь черту Рима, как он тут же потерял бы все полномочия верховного правителя.
Хотя во время первого марша на Рим традициями Померия он самым бесцеремонным образом пренебрег, теперь ему было предпочтительнее поддерживать этот фасад щепетильного отношения к принципам государственного устройства. Поэтому он, чтобы не пересекать священный рубеж, созвал сенат в храме Беллоны за пределами городских стен. А когда его члены собрались, не стал устраивать дискуссии по поводу гражданской войны, а предоставил отчет о своих действиях против Митридата, затем перечислил все свои достижения на востоке, а под конец испросил разрешения войти с триумфом в город – будто в последние два года ничего такого вовсе не случилось.
Проблема лишь в том, что фоном для всего этого притворства служили весьма мрачные события. Перед тем, как обращаться к сенату, Сулла согнал на соседнем Цирке Фламиния шесть тысяч пленных самнитов. Им сказали, что с ними поступят, как с военнопленными, но прошло совсем немного времени и им открылась истина. Когда Сулла стал зачитывать перед сенатом рапорт о войне с Митридатом, его люди окружили шесть тысяч самнитов на Цирке Фламиния и стали методично их убивать. Спрятаться от их криков в храме Беллоны было нельзя, и ошеломленные сенаторы пришли в ужас. Но выступающий попросил их не отвлекаться, слушать дальше его речь и «не переживать по поводу того, что происходит снаружи, потому как там всего лишь увещевают некоторых преступников»
[293].
Когда резня закончилась и взволнованные сенаторы разошлись, Сулла объявил открытый митинг, чтобы обратиться к народу Рима. Затем еще раз повторил, что бояться его гнева надо только врагам. Но при этом впервые подчеркнул, что водоразделом стал переход на его сторону армии Сципиона Азиатского. Все, кто, проявив мудрость, примкнули к нему до этого момента, могли рассчитывать на покой и его дружбу. Но тех, кто и после этого не сложил оружия, следует ликвидировать как врагов государства. Под конец он открыто заверил городской плебс и простых солдат, что им его нечего бояться. Сулла честно признал, что они попросту пошли за нечестивыми лидерами и что платить должны как раз эти предводители, а не те, кто к ним примкнул.
Когда беспокойство в богатых кварталах города достигло предела, к Сулле, жаждая хоть какого-то утешения, отправилась небольшая депутация сенаторов. Они сказали: «Мы не просим тебя избавить от наказания тех, кого ты решил убить, но избавь от тревожного ожидания тех, кого ты определил пощадить»
[294]. А когда Сулла ответил, что еще не знает, кого пощадит, один из сенаторов попросил: «Тогда назови тех, кого ты намерен наказать»
[295]. Если всем станет известно, кого он относит к числу своих смертельных врагов, обитатели Палатинского холма во многом успокоятся. Приняв их слова близко к сердцу, Сулла потом всю ночь обговаривал этот вопрос со своими ближайшими советниками. Уничтожению, вполне естественно, подлежали все, кто при Цинне служили магистратами или занимали высшие командные посты, а также все сенаторы, активно сотрудничавшие с режимом, но не принимавшие участия в боевых действиях. На следующее утро Сулла вывесил табличку с восемьюдесятью именами. Всех, кто вошел в этот список, разрешалось убить на месте, а их собственность конфисковать. Так Сулла начал свои проскрипции.
