— Изнасилование, — тихо, чтобы не разбудить дочь, сказал Андрей. — Но удалось крепко «привязать» всех шестерых. Доказательства, признания, опознания, очные ставки и так далее, и так далее… Устал… А доделывать придется уже завтра. Но, надеюсь, что прижмем мы их крепко. Семнадцать-восемнадцать лет, а такая жестокость! Ты бы знала, что они с ней проделывали!..
— Воюешь уже с подростками?
— Со злом в подростках. Наказание только вправляет некоторые отклонения в воспитании. Теперь у них будет хотя бы страх перед наказанием. Страх, ограничивающий чувство вседозволенности… а должна быть доброта, корректирующая все поступки… Но это то, что должна закладывать мать, то, что должен объяснять и показывать отец…
— Демагогия… Я уже слышу, что ты мне рассказываешь о своей работе. Вы сажаете только мелких воришек и бандитов, а «крупная рыбешка» уплывает. Почему бы вам не арестовать всю верхушку мафии? Вы же знаете их всех?..
— Нет доказательств. Сами они редко занимаются чем-то, что оставляет следы. Они только корректируют и планируют… «Грязную работу» выполняют другие… Да и законы несовершенны.
— Опять демагогия. Раз он преступник, значит должен оставлять какие-то следы. Создайте такие законы, чтоб эти «следы» были доказательствами… Завтра я ухожу от тебя, Туманов.
Андрей промолчал. Наташа посмотрела на него с некоторым любопытством — видимо, она ожидала другой реакции на это сообщение.
— Не к Корицыну, — зачем-то добавила она. — Знаешь, кажется, я нашла то, что искала. Он — бизнесмен. Мы познакомились…
— Мне это не интересно, — прервал ее Туманов. — Ты давно предупреждала меня об этом, теперь достаточно сообщить сам факт. Подробности излагать не стоит.
— А ты становишься злее, — сказала она. — Это хорошо. Это значит, что ты взрослеешь. Только опять «мимо», Андрей. Поверь: любой женщине, даже такой как я, было бы приятно немножко чувств, ревности… Пусть даже сымитированной.
— У меня нет желания делать тебе сейчас приятное. Эта игра в «двух взрослых людей со своими целями и жизненными путями» мне уже порядком надоела. Уже не вызывает тех чувств, что раньше. Может быть, я устал от свидания. Предчувствие беды и ее ожидание подчас оказываются куда эмоциональней самого несчастья… Мне уже кажется, что я становлюсь таким, каким ты меня видишь… Я — другой! Я — это я, а не формула твоих умозаключений, и не кусочек твоей жизни.
— Сент-Экзюпери, — констатировала девушка. — «Я не хочу быть мудрым лисом, я хочу быть ручным лисом…» Только почему ты говоришь мне все это сейчас, после того, как я тебе сказала о своем решении? Это нужно было делать куда как раньше.
— Значит, сейчас это созрело. Я не могу быть правильным и расчетливым в чувствах… Наверное, я не смогу проводить вас завтра, ты уж извини…
— А я думала, что мы устроим прощальный бал, — иронично отозвалась она. — С «помпой» проедем по Невскому и проведем последнюю ночь в апартаментах «Невского Паласа»… За мной заедут, Туманов. А прощаться я не люблю. Уходя, не оборачиваются.
Андрей достал из шкафа белье, постелил себе на диване и, раздевшись, забрался под одеяло.
— Вот это называется «ход конем», — удивилась она. — А?.. Это что, такая форма протеста? Или выражение независимости?
— Хочется побыть одному. Да и ты сама говоришь, что не любишь прощаний… Спокойной ночи.
— Ну что ж… Спокойной ночи…
Андрей долго лежал, глядя в темноту и слушая, как стучат по подоконнику капли первой весенней грозы. Потом тихо встал, прислушиваясь к вновь ставшему ровным дыханию Наташи, поставил стул у кроватки дочери, поправил сползающее одеяльце и замер, непроизвольно поглаживая пальцами ее мягкие кудряшки.
Застыв в задумчивости, он не чувствовал на своей спине холодного и умного взгляда из-под полуприкрытых пушистых ресниц. Наташа смотрела на него, словно оценивая по-новому и что-то просчитывая. На какой- то краткий, почти неуловимый миг в ее глазах промелькнула теплота, но словно испугавшись этого, ресницы дрогнули, смыкаясь, и серое петербургское утро, вползающее в комнату сквозь неплотно занавешенные окна, застало только сутулую фигуру человека, отрешенными глазами смотрящего в прошлое…
Туманов вошел в кабинет, поставил на старенькую плитку алюминиевый чайник и широко распахнул створки окна, впуская в сырой кабинет потоки душистого весеннего воздуха. Заварив в стакане крепкий чай, достал из сейфа документы, собранные по вчерашнему изнасилованию, и углубился в их изучение. За его спиной скрипнула дверь, и в кабинет вошел хмурый Клюшкин.
— Ну и физиономия у тебя, — оценил он вид Туманова. — Пьянствовал ночью?
— Не выспался, Иван Петрович, — Андрей допил остатки чая и попытался изобразить на лице бодрое выражение. — Вернулись вчера с Королевым поздно, ну а пока по дому, то да се…
— «То да се», — передразнил начальник. — Я не помню за последние два года случая, чтобы ты пришел на работу вовремя. Что самое интересное — опаздываешь ровно на десять минут. Не на пять, не на пятнадцать, а именно — ровно на десять… Может, ты так издеваешься?
Андрей невольно улыбнулся. Два года назад, несмотря на невероятную загруженность по работе, он вновь попытался вернуться к доармейским рукописям, взяв себе за правило писать ночью хотя бы по три листа. Хроническое недосыпание сказывалось в причудливой форме: невзирая на будильники и орущее радио, он просыпался ровно за десять минут до начала работы, едва успевая привести себя в порядок и добежать до отдела. Поначалу Клюшкин пытался бороться с «этим разгильдяйством», заставляя Туманова дежурить каждый раз после опоздания, но после месяца каждодневных дежурств измотанный Туманов начал приходить позже на двадцать минут, и Клюшкин смирился, утешая себя: «Чем бы опер не страдал, лишь бы в главк не уходил». Об истинных причинах своих опозданий Туманов предпочитал не рассказывать, понимая, что его хобби вызовет у начальства опасные мысли о ненаписанных отчетах и докладах. Да и очень уж далекой и наивной казалась теперь старая мечта.
— Ты закончил материалы по делу Кротовой? — спросил Клюшкин.
— Совсем немного осталось. Дополню кое-какие детали да допишу пару-другую справок, чтоб следователям нечего было даже возразить. Будет сделано на совесть, Иван Петрович.
— Ты вот что… Выброси эти бумаги, — глухо сказал Клюшкин, глядя в сторону. — Придется все переработать.
Туманов удивленно поднял на него глаза. Обычно начальник угро «рвал» все препятствия в раскрытии, невзирая на чины и звания. Несколько раз, при ведении особо «скользких» дел, в которых фигурировали преступники «рангом повыше», он участвовал в деле сам, сознательно принимая ответственность на себя. До сих пор все обходилось благодаря его опыту и авторитету как в кабинетах чиновников, так и в преступном мире.
— Переделать, — повторил Клюшкин, видя удивление Туманова. — Опросишь их по-новому.
— Но…
— Никаких «но»! Потерпевшая отказалась от обвинения, у задержанных тоже изменились показания… Нет разницы в том, переопросишь ли ты их сейчас, или их показания будут изменены на суде… Только во втором случае порядочная доля дерьма достанется и тебе.
