Вскоре Келли выполнил свою секретную миссию и исправил ситуацию в местном отделении. Он также посетил несколько детских домов. Было непросто. Келли огорчали страдания, свидетелем которых он становился, и он начинал подозревать, что американцы не в силах помочь нуждающимся. Он делал вид, что все это его не заботит, отчасти чтобы справляться с эмоциональной нагрузкой, но сквозь его мрачный юмор просвечивает душевная боль. “Я постепенно закаляюсь. Сегодня прошел мимо двух лежащих на улице трупов и почти на них не взглянул”
[290].
Илл. 40. Труп в снегу на улице Стерлитамака
Ситуация в Башкирской республике ужасала. В ней проживало 1269 ооо человек, из которых 999 боо голодали. Чиновники в Стерлитамаке неделями посылали телеграммы наркому по делам национальностей Сталину, надеясь получить больше помощи от АРА. Теперь они сообщили Келли, что в одних башкирских деревнях умерло до половины жителей, а другие вымерли полностью и “исчезли с лица земли”
[291].
Сотрудники АРА планировали отправиться на инспекцию округа, но лед на реке Белая еще не полностью растаял, поэтому они остались в Стерлитамаке. Келли чувствовал себя “узником грязи”. Хотя дружелюбные башкиры все еще приглашали его на застолья, он отказывался, ссылаясь на зубную боль. Наконец, 17 апреля, он все же принял приглашение в гости к башкирскому наркому путей сообщения. Выйдя из дома, они с Эльпериным наткнулись на тело ребенка, лежащее в грязи. Обступившие его собаки срывали с него лохмотья и обгладывали маленькие кости. Мужчины обошли труп и продолжили свой путь.
И снова самогон лился рекой. На старом фонографе играл какой-то вальс. Мужчины и женщины курили и выпивали. “С первым тостом началась борьба – они пытаются меня напоить, но я твердо намерен остаться на ногах”
[292]. Вместо того чтобы осушать стакан при каждом тосте – как требовала традиция, особенно от мужчин, – Келли пил самогон маленькими глотками. Женщинам его поведение казалось оскорбительным и недостойным мужчины. Келли выругался на них по-английски. Эльперин тем временем забыл, что должен переводить, напился и ускользнул куда-то с одной из женщин. Мужчины ушли рано утром. Пока они шли домой, звучали выстрелы, и оба держали руки на пистолетах. На следующее утро, выйдя из дома, они увидели на дороге лужу из человеческих мозгов. Каждый день на городских улицах подбирали по дюжине трупов.
Не зная, чем заняться, и не имея возможности вернуться в Уфу из-за распутицы, Келли коротал дни в местном отделении АРА. Чтобы убить время, он писал Джейн и друзьям. В одном длинном письме он изложил свои пессимистические взгляды на Россию и ее будущее. “Эффективно ли работает правительство? Палата олдерменов в любом городе Дакоты смогла бы управлять знакомыми мне губерниями или этой Башкирской республикой лучше, чем текущее руководство <…> За редким исключением эти люди не имеют компетенций, даже чтобы управлять делами маленького продовольственного магазина”
[293]. Он признал, что ничего не знает о людях из центрального правительства, но, учитывая, кто руководит губерниями, начальники из Москвы не могли бы ничего добиться, даже будь у них таланты Герберта Гувера. Насколько Келли мог судить, русские не знали слова “инициатива”. Что касается высокопоставленных российских чиновников, они показались ему “усталыми, запуганными людьми, лучшими в стране, но катастрофически непригодными для своей работы <…> Начисто лишенные амбиций, они все же опасались, что после ухода АРА нажитые во время работы враги им навредят”
[294]. Хотя хороший урожай действительно мог избавить людей от страданий, он не мог помочь “сдержать откат к варварству, который неизбежен при износе средств производства, имеющихся в стране”
[295]. Им нужны были инвестиции, но, поскольку они упорно пытались дискредитировать западный капитализм, называя его злом, трудно было понять, кто решится инвестировать в эту страну.
День за днем шел дождь. Пока мужчины ждали прибытия из Уфы парохода, который должен был отвезти их домой, Келли листал старые номера The Saturday Evening Post. Цветная реклама еды не улучшала настроения. Вынужденный простой “чуть не свел [его] с ума”. “Я уже несколько дней пребываю в коматозном состоянии”, – жаловался он в одном из писем
[296]. Никто не хотел выходить на улицу, ведь на каждой прогулке они видели трупы, лежащие лицом в грязи. В конце концов они убедили татарских ямщиков попробовать выехать в Уфу 30 апреля, несмотря на ужасные дороги, затопленные равнины и слякотные моря. Через 36 часов утомительного пути мужчины наконец добрались до Уфы. Белл так обрадовался Келли, что кинулся ему на шею.
Белл не только скучал по Келли, но и отчаянно нуждался в дополнительной паре рук. Шестнадцать сотрудников отделения заболели тифом. Среди них был и Хофстра, а это значило, что Келли стал вторым человеком в округе. Прекрасный переводчик Уиллиг умер от тифа, пока Келли был в отъезде. Впрочем, несмотря на дефицит рабочих рук, первым делом Келли отправил Бленди в Стерлитамак – отчасти чтобы он взял на себя руководство поставками кукурузы в регион, но главным образом чтобы просто убрать его с глаз долой. Бленди там долго не продержался. Когда у него поднялась температура, он вернулся в Уфу, где оказалось, что у него тиф. Он умер через неделю, 17 мая. Келли не оплакивал его, но переживал за свое здоровье, ведь он общался с Бленди во время его болезни. В знак траура по одному из сотрудников отделение АРА в Уфе закрылось всего на день. Российским сотрудникам это показалось странным проявлением холодности, но Келли было “наплевать”, что они думают: “Человеку, мечтающему о торжественных похоронах, не стоит умирать в Уфе. Нам же важно оставлять прошлое в прошлом”
[297].
Тело Бленди отправили на бальзамирование местному гробовщику, но его плохую работу пришлось переделывать. Вместе с остальными американцами Келли отвез накрытый флагом гроб на вокзал, чтобы отправить в Москву. По пути за грузовиком бежали дети, пришедшие попрощаться с добрым мистером Бленди, который приходил к ним в школу и учил их фокусам. После официального прощания с Бленди в Москве по улицам столицы прошла пышная погребальная процессия, в ходе которой рядом с катафалком, запряженным шестеркой нарядных лошадей, шли одетые в белые фраки и цилиндры мужчины, сопровождавшие украшенный лилиями гроб. По завершении торжественной церемонии останки отправили в Америку.
В знак признательности за помощь Бленди российскому народу советское правительство оплатило похороны. АРА оснастила центральную уфимскую больницу новым медицинским и хирургическим оборудованием и назвала ее Мемориальной больницей имени Гарольда Бленди. Городские власти установили на главной площади памятник Бленди и назвали его именем один из детских домов. Казалось, имя Бленди навсегда останется символом жертвы, принесенной одним американцем во имя жизни российских людей.
