Гости расселись по трем автомобилям и поехали на прием в дом АРА. Чайлдсу особенно понравились подруги новоиспеченной тещи, несколько очаровательных немолодых женщин, “которые словно сошли со страниц старинного романа”
[338]. Он весь вечер завороженно слушал их рассказы о старой петербургской жизни. Рядом с Вареном за столом сидела молодая княжна Чегодаева, представительница старинного русского рода, по легенде ведущего свое начало от Чингисхана. Чегодаева работала в отделении АРА в Москве, где привлекла внимание Варена. Между ними завязался роман, и он пригласил ее вместе с ним отправиться в Петроград на свадьбу. Глядя на счастье своего коллеги Чайлдса, Варен тоже начал задумываться о женитьбе.
На следующий день молодожены отправились на поезде в Москву. Чайлдс с Георгиной поселились в новых комнатах дома АРА в Казани, где их соседями по этажу стали Варен и княжна Чегодаева. Первые недели после свадьбы прошли в гармонии. Георгина играла на пианино, читала, а по утрам позировала Фешину, которому Чайлдс заказал написать портрет своей жены. В выходные они выезжали в Шеленгар, где АРА на лето сняла дачу, стоящую на берегу Волги, или наведывались в гости к Фешину, дом которого стоял в тихой сосновой роще за городом. “Я влюбляюсь в Ривза все сильнее (если это вообще возможно), – писала Георгина матери Чайлдса. – Он очень мил, очень внимателен и очень нежен по отношению ко мне”
[339]. Вечером Георгина перепечатывала рукопись книги Чайлдса “Красные дни в России”, на которую сам Чайлдс возлагал большие надежды. Прочитавший ее журналист Артур Рул похвалил Чайлдса и отметил, что именно такой книги о России сейчас не хватает. Чайлдс планировал отправить рукопись в Macmillan Publishers в США, поскольку издательство выразило интерес, получив его предложение. Он чувствовал, что стоит “на пути к литературному успеху”
[340].
В конце сентября Варена перевели в Москву, и они с Чегодаевой, которая теперь была его невестой, уехали из Казани. Чайлдс расстроился из-за отъезда одного из лучших своих друзей, даже несмотря на то что сам теперь стал главой округа. По его оценкам, миссия должна была продлиться еще месяцев восемь, и Чайлдса это вполне устраивало, ведь ему очень нравилось в России. Они с Георгиной начали строить планы на будущее и даже обдумывать поездку в Туркестан весной. В октябре Чайлдс взял Георгину с собой в короткую инспекционную поездку. Его впечатлили ее энтузиазм и любознательность, а также готовность посещать все встречи и сидеть до конца, как бы долго они ни продолжались. Основываясь на наблюдениях, сделанных в округе, Чайлдс пришел к выводу, что пик голода пройден и худшее позади. Среди его американских коллег немногие разделяли его оптимизм, но его это не заботило. Он восхищался стойкостью русских и безгранично верил в них. “Исключительная жизнестойкость русского крестьянина достойна огромной похвалы, – писал он матери. – Кажется, его ничто не пугает <…> В момент величайших испытаний русский восклицает: «Ничего!» Это характерное выражение значит: «Не велика беда»”
[341].
Илл. 48. Портрет Георгины кисти Фешина
Чайлдс считал, что у России большое будущее. “Если ничто не помешает программе практического социализма, сегодня разрабатываемой в России, я уверен, что она восстановится гораздо быстрее, чем многие другие европейские страны”
[342]. Он посоветовал матери прочитать опубликованную в 1908 году книгу Герберта Уэллса “Новый мир для старого”, в которой писатель защищал социализм. Чайлдс подчеркивал, что ничто не сможет лучше объяснить преимущества социалистической программы и опасности излишнего индивидуализма и частной собственности. По мнению Чайлдса, американцы в массе своей понятия не имели, что такое настоящий социализм, потому что массовая “истерия” ввела их в заблуждение. В его представлении социализмом было “все, что способствует всеобщему благосостоянию и сулит благо наибольшему числу людей”. По его оценке, президент Линкольн был социалистом, потому что боролся за создание правительства из народа и для народа, а не для отдельного класса. Но пока, печально заключал Чайлдс, люди были лишь “рабами под игом капитала”
[343].
28 октября в Казани прошел сильный снегопад, после которого Фешин привез портрет Георгины. Чайлдс похвалил его и счел, что он еще лучше его собственного портрета, написанного Фешиным. Чайлдс был влюблен и счастлив. “Жены чудеснее мужчине не найти”, – признавался он матери
[344].
Глава 17
Объединенные нации
Получив долгожданный отпуск, в октябре усталый Голдер покинул Россию и через Ригу отправился в Париж, а затем в Лондон. Август и сентябрь он частично провел в очередной инспекционной поездке. Ситуация на железной дороге улучшилась, но пока еще не все шло гладко. В эту поездку Голдер отправился в сопровождении Гарольда Фишера, официального историка российской миссии АРА, и перед выездом из Москвы сотрудники ГПУ посоветовали им в дороге не терять бдительности, поскольку на линии орудовали воры. Нескольких сотрудников АРА ночью ограбили, раздев до трусов, поэтому Голдер и Фишер забаррикадировали дверь и наглухо закрыли окно, прежде чем ложиться спать. На ночь они на всякий случай спрятали одежду под подушками.
Путь на Украину лежал через Брянск. На одной из станций американцы купили за 3,5 миллиона рублей жесткую жареную курицу. Киевские знакомые Голдера сообщили, что ситуация с продовольствием с его прошлого визита улучшилась, и все были благодарны Америке за помощь, которая также заставила спекулянтов снизить цены. Далее американцы отправились в Одессу. Город лежал в руинах, в отличие от Киева, не показывая никаких намеков на возрождение. Железнодорожные пути были забиты сломанными вагонами и паровозами, все деревья в городе были срублены, а некогда красивые дома лишены всего декора, который пошел на дрова. 1 сентября американцы вместе с толпой зевак наблюдали за военным парадом. У них на глазах одна из “летающих машин” упала с неба и убила несколько стоявших на земле человек, среди которых были и дети. Позже в тот же день полковник Уильям Гроув провез их с инспекцией по городу. Он сообщил, что в регионе свирепствуют бандиты, но АРА они при этом не трогают, предпочитая убивать евреев и коммунистов.
С весны Голдер переменил свое мнение о советском правительстве. Большевики перестали походить на “торговцев живым товаром”, как он писал в апреле, и теперь были нацелены на честную работу с США, надеясь на улучшение отношений. В середине октября Голдер из Парижа написал длинное письмо Гертеру, утверждая, что России и миру пойдет на пользу официальное признание страны со стороны США. Он отметил, что это укрепит позиции коммунистов, но лишь на время, поскольку, “установив официальный контакт с остальным миром, большевики автоматически обретут респектабельность, и эта респектабельность их убьет”
[345]. Относясь к ним “по-человечески”, американцы имели все шансы оказать влияние на большевиков и изменить советское государство. Что бы ни сказали американские правые, продолжал Голдер, “мы должны пойти на это ради кровоточащей, страдающей России. При необходимости мы можем проглотить свою гордость и забрать назад свои слова, но мы обязаны спасти Россию, ведь она достойна спасения”
[346]. Иначе им оставалось только ждать, а это грозило смертью миллионам россиян.
