Эти аргументы не убедили Гертера. Он по-прежнему полагал, что к изменению политики советское правительство могут склонить лишь западные кредиты и инвестиции, а не дипломатическое признание, но Россия не получит ни кредитов, ни инвестиций, пока новое правительство не признает иностранные долги старого режима и не гарантирует право на частную собственность. Получив копию письма Голдера, Гувер и госсекретарь Хьюз согласились с Гертером.
Резкая перемена взглядов Голдера удивляет. Никто из американцев, работавших в АРА, не знал Россию лучше его, и он, казалось бы, должен был понимать, что обмен послами не решит глубоких противоречий между странами, а также не поможет справиться с серьезным недоверием по отношению к США, которое наблюдалось не только в советской элите, но и во всем государственном аппарате.
Очевидно, Голдер забыл о совете своего друга Сергея Ольденбурга. Ранее тем летом Голдер спросил Ольденбурга, видного специалиста по древней Индии и министра народного просвещения Временного правительства, стоит ли США признать Советскую Россию, чтобы обеспечить приток западного капитала для оживления российской экономики. Ольденбург, который лучше Голдера понимал сложившуюся в стране ситуацию, ответил, что помощь извне не решит текущих проблем. “Наше спасение, – сказал он, – должно прийти не извне, а изнутри”. Большее американское участие лишь вызовет гнев коммунистов и приведет к резкой негативной реакции, которая выльется в новую волну экстремизма наподобие той, что поднялась накануне перехода к НЭПу. Русские должны были сами решить свои проблемы, и Ольденбург не сомневался, что у них все получится. “Все страдания, все печали, с которыми мы столкнулись и сталкиваемся сейчас, учат нас, русских, мыслить ясно, а это великий шаг на пути к прогрессу”
[347]. Старый ученый был прав насчет опасностей американского вмешательства, но ошибался, считая, что страдания научили русских мыслить ясно, и кровавый террор 1930-х доказал, как сильно он заблуждался на этот счет.
На позицию Голдера влияли частые встречи с Карлом Радеком, который к тому времени перестал быть главным критиком американцев. По свидетельству Голдера, они с Радеком “довольно близко сошлись” за ужинами в Розовом доме. Снабжая Радека книгами по американской политике и культуре, Голдер убедил себя, что ему удалось смягчить взгляды старого коммуниста. Дружба с Радеком – и высказывания других высокопоставленных чиновников, включая члена Политбюро Алексея Рыкова, занимавшего пост председателя Высшего совета народного хозяйства, о преимуществах использования американского капитала для развития ключевых регионов страны – заставили Голдера поверить, что советское правительство отошло от коммунизма навсегда.
Однако взгляды Голдера изменились не только благодаря его прочтению сложившейся политической ситуации. Голдеру было больно смотреть на страдания родной страны, и он хотел увидеть ее возрождение. 5 ноября, накануне отъезда из Лондона в Россию, он написал коллеге из Стэнфорда, что радуется возвращению не больше, чем “путешествию в ад”. “Жизнь здесь тяжела, уныла и безнадежна, – писал он через две недели из Москвы. – Чем ближе мы были к России, тем острее я чувствовал тоску. Печаль, уныние, подавленность, упадок духа повсюду”
[348]. Он пытался подавить в себе порыв к состраданию и взглянуть на ситуацию с отстраненностью интеллектуала: “Но все это интересно с точки зрения социальной науки. Это жестокий социальный эксперимент
[349].
В начале осени между московским руководством АРА и советскими лидерами установились хорошие отношения. 8 сентября в “Правде” опубликовали интервью с Хэскеллом, в котором он хвалил советское правительство за лояльность, особенно отмечая “честность и порядочность русских граждан”
[350]. Четыре дня спустя советское правительство создало Центральную комиссию по борьбе с последствиями голода (Поел едгол), тем самым возвестив о выходе на новый этап, который предполагал поддержку людей в пострадавших районах после победы над голодом. 16 сентября “Известия” провозгласили: “Хребет голода сломан”
[351]. В том же месяце было приведено в исполнение решение прекратить питание взрослых и сосредоточиться на кормлении наиболее нуждающихся детей, принятое 30 июля на совещании руководителей АРА в Нью-Йорке. Планировалось, что АРА проведет небольшую операцию зимой и покинет Россию перед сбором урожая 1923 года.
Если из Москвы казалось, что миссия добилась успеха, в зоне голода складывалось совершенно иное впечатление. Из Пугачевского уезда докладывали о гибели посевов. Местный советский представитель при АРА в том же месяце сказал Сирилу Куинну, что ситуация хуже, чем годом ранее, и попросил не сокращать масштабы операции. Один сотрудник гуманитарной миссии описал увиденное в Пугачеве словом “холокост”
[352]. Советское руководство, однако, и слышать не желало такие негативные оценки. Москва хотела, чтобы с голодом было покончено, и сообщала о победе над ним.
В честь годовщины работы АРА в России правительство устроило банкет, на котором выступали танцоры Большого театра и квартет Страдивари. Ландер, сменивший Эйдука на посту полномочного представителя советского правительства при АРА, поднялся, чтобы от имени голодающих масс поблагодарить организацию за спасение миллионов жизней и отдать должное “честной и энергичной” работе американцев, из которых на банкете присутствовало около пятидесяти человек. В ответ Хэскелл поблагодарил советских руководителей, особенно сидевших за столом Льва Каменева, всегда делавшего все возможное, чтобы помочь Хэскеллу в его начинаниях, и “товарища Дзержинского, которому миллионы [людей] были обязаны жизнью”, поскольку он сумел разрешить железнодорожный кризис, возникший весной. Затем Хэскелл выразил надежду, что опыт прошлого года приведет к установлению нормальных отношений между странами, поскольку у русских в Америке много друзей, включая Гувера, а российский и американский народы имеют много общего. “Это две единственные в мире нации, которые должны быть в единении, – сообщали «Известия», – и он не видит причин, которые могли бы помешать этому”
[353]. Подняв бокал, Хэскелл, к огромному удовольствию хозяев, заявил: “Ни одна нация в мире не относится с большим уважением и любовью к русским, как американцы”
[354]. Банкет продолжался в этой теплой атмосфере до пяти утра, пока Хэскелл и последние гости не допили свой кофе. Казалось, все ушли домой довольными.
Не успели сердечные благодарности Ландера слететь с его губ, как советское правительство принялось закручивать гайки. 1 октября Ландер отправил Хэскеллу письмо, в котором изложил новые правила работы иностранных гуманитарных миссий в России. Отныне иностранные организации должны были покрывать часть расходов на распределение помощи, которые ранее брало на себя советское правительство; иностранным миссиям лишь в крайних случаях разрешалось открывать кухни там, где уже работали советские столовые; распределение одежды и помощи среди студентов, преподавателей и ученых вверялось советскому правительству и передавалось под контроль Последгола. Наконец, все расходы, связанные с таможенной обработкой и транспортировкой отдельных продовольственных посылок, ложились на плечи получателей, а не советского государства.
