Оставшиеся в России также страдали. В 1924 году тайная полиция арестовала нескольких “бывших людей”, работавших в АРА, по “делу фокстротистов” и выслала из столицы, признав “нежелательными элементами”. В глазах властей их прошлые связи с американцами служили неопровержимым свидетельством их контрреволюционных, антисоветских настроений.
“Я должен снова отметить, как мне здесь нравится, – написал Флеминг родителям 18 октября. – Мне даже страшно чувствовать себя так хорошо”
[369]. Он настаивал, что дело не в избытке кофе и алкоголя, а в самой работе, которая казалась ему интересной и важной. Он четко понимал историческое значение миссии, в которой участвовал. Российская миссия, хвастался он, была “крупнейшей операцией по борьбе с голодом в истории человечества, на исключая работу Иосифа, и мы занимаемся ею бесплатно, в то время как Иосиф оставил целый народ в долгу у короны”
[370]. Изучая последние данные о видах на урожай, он не сомневался, что в грядущем году страну снова ждет голод и помощь потребуется 8 миллионам человек. Дел было еще много.
Московская социальная жизнь давала Флемингу не меньший толчок, чем напряженная работа. Полина снова попала в больницу, где ей удалили почку и аппендикс. Операция обоих напугала, но Полина перенесла ее хорошо, и Флемингу пришлось признать, что ему нравится ее навещать: в своем сером больничном халате она казалась ужасно хорошенькой и сидела, прижавшись носом к стеклу, пока Флеминг не появлялся на тротуаре с цветами в руке. К ноябрю он стал задумываться о браке.
Но были и другие отвлекающие факторы. В компании приятелей по АРА Флеминг часто посещал оперу и балет и заглядывал в многочисленные кафе и клубы Москвы. Они играли в “железку” и “фараон”, до поздней ночи пили пиво и водку, а затем, набравшись, садились в дрожки, чтобы доехать до Синего дома. Флеминг стал встречаться с певицей из кабаре и еще одной женщиной, которую называл “дамой воскресного вечера”
[371]. Хотя он держал эти связи в тайне от Полины, она, похоже, прекрасно знала о его похождениях. Оскорбленная, она отдалилась от Флеминга, и он попытался наладить отношения. Они вместе встретили Рождество, но праздник получился невеселым: накануне Флемингу сообщили, что в новом году его переведут из Москвы на работу в губернии. Полина была опечалена. Флеминг не знал, что и чувствовать, но искренне беспокоился о ее будущем. “Не знаю, что станется дальше с Полиной”, – написал он родителям в декабре
[372].
Глава 19
Марксизм и американизм
Российская идиллия Чайлдса разрушилась в первую неделю декабря
[373].
С самого приезда в Казань он часто посещал городские базары, где покупал антиквариат, меха и всевозможные предметы коллекционирования царских времен. Он составил прекрасную коллекцию, в которую вошли более двух тысяч редких монет, и особенно гордился ею. Часть купленного он весной отвез на хранение в Берлин, а другие предметы регулярно высылал из страны с корреспонденцией АРА. Все это делалось нелегально, в явное нарушение условий Рижского договора о вывозе российских ценностей. Чайлдс не попадался на контрабанде до 1 декабря, когда советские власти, решив проверить давно ходившие слухи о нелегальных грузах АРА, потребовали открыть мешок с корреспонденцией на московской таможне, прежде чем курьер отправился в Ригу. Сотрудникам АРА разрешили присутствовать при досмотре. Как и предполагали советские власти, внутри оказалась контрабанда: золотые и серебряные предметы, бриллианты, меха, ковры, картины, гобелены. Также были обнаружены десятки инкрустированных драгоценными камнями золотых табакерок XVIII века, принадлежавших теще Чайлдса.
Чайлдс в это время был в Москве. На следующее утро Хэскелл вызвал его и потребовал объяснений. Испугавшись, Чайлдс солгал начальнику и сказал, что понятия не имел, что лежит в посылке, которую мать Георгины попросила переслать одному господину из Лондона. Впоследствии в своих мемуарах Чайлдс признал, что понимал, что делает, и посетовал, что не принял во внимание приснившийся ему за несколько дней до разоблачения сон, в котором власти нашли и реквизировали коллекцию Матильды. Все до последнего предмета было конфисковано и никогда не возвращено владельцам. В свете скандала Чайлдс вынужден был подать в отставку. Он был не единственным. Обвинения также коснулись Варена, Ван Арсдейла Тернера и Эрла Доджа, которые работали в московском Синем доме. Всем им пришлось уволиться.
Инцидент выставил АРА в ужасном свете и предоставил советским властям доказательства нечистоплотности американцев, которые они давно искали. В “Известиях” опубликовали статью “Как они помогают”, в которой АРА фактически назвали прикрытием для вывоза из Советской России культурных ценностей на сумму в несколько триллионов рублей. “Так ведут себя представители «цивилизованной» Америки и «варварской» России. Так «богатая» Америка использует «бедную» Россию”
[374].
Хэскелл и Куинн занялись устранением последствий инцидента. Всего было уволено и выслано четыре человека, и АРА пыталась убедить советское правительство, что контрабандой занимались лишь несколько неблагонадежных сотрудников организации. Их усилия не прошли даром: через несколько дней Ландер опубликовал в “Известиях” короткую заметку, в которой поблагодарил Хэскелла и Куинна за помощь с разоблачением контрабандистов и отметил, что преступления этих людей не должны никоим образом запятнать образ АРА, деятельность которой в России по-прежнему заслуживает похвалы
[375].
Илл. 50. Лучшие дни. Еще не посрамленный Чайлдс (в центре) инспектирует Студенческую столовую № 2
Пристыженный и оскандаленный, Чайлдс вернулся в Казань и попытался найти предлог для отъезда из России. Он уговорил окружного врача Джона Кокса написать письмо “для предъявления по требованию” и засвидетельствовать, что после тщательного осмотра он пришел к выводу, что Чайлдс страдает от утомления и нервного истощения, вызванного напряженной работой, и рекомендует Чайлдсу покинуть Россию для длительного отдыха.
