Они вернулись в Петровск 6 марта. Голдер обрадовался, что его телеграмма возымела действие: представитель АРА уже прибыл в город и готовился к приему крупной партии продовольствия и медикаментов. Пораженные скоростью работы АРА горожане сказали Голдеру, что американцы – умные люди, которым “все по плечу”. К середине месяца Голдер вернулся в Москву. Он написал Гертеру о своей поездке и “очень интересных приключениях в краю диких горцев и бандитов”
[406].
Он также описал беседу с Радеком, состоявшуюся накануне. Тот рассказал ему, что несколькими днями ранее Ленин перенес серьезный инсульт, после которого потерял способность говорить и остался частично парализован. Инсульты у Ленина случались и раньше – в мае и декабре 1922 года. После третьего надежды на выздоровление вождя почти не осталось. Голдер с Радеком гадали, что случится, если Ленин умрет. Радек не сомневался, что партию возглавит Сталин, и считал, что это к лучшему. “Он очень высокого мнения о грузине”, – сообщил Голдер Гертеру
[407]. Осенью здоровье Ленина улучшилось, и все же от него прежнего осталась одна тень. Теперь страна оказалась в руках его старых товарищей-большевиков. Ленин умер 21 января 1924 года, скорее всего от церебрального атеросклероза, хотя по сей день ходят слухи, что его сгубил сифилис.
В начале января 1923 года Флеминга отправили в Самару. 15 января он описал обстановку своей новой комнаты в письме родителям: там были рабочий стол, пишущая машинка, настольная лампа, полка книг, икона и две фотографии дорогой “Полечки”, которая осталась в Москве. Он вложил фотографию Полины в письмо и отметил с притворным трагизмом, что уволится из АРА и утопится в Северном проливе, если этот снимок потеряется. Закончив письмо и сложив вещи, он тем же вечером отправился в двухнедельную инспекционную поездку.
Как и многие другие молодые американцы, Флеминг упивался властью, вверенной ему как представителю АРА. Он вспоминал о поездке:
Мне сказали, что мои предписания и должностные обязанности дают мне карт-бланш во всех губерниях России, причем я могу не бояться правительства и не уповать на милость старой буржуазии. Мне открывались все двери и все классы. В один день я мог угрожать председателю уездного исполкома, самому важному человеку в уезде, что закрою все кухни, если он не угомонится, затем беседовать с зажиточным в прошлом торговцем, ныне отверженным и затравленным правительством, и наконец, гулять на крестьянской свадьбе, где гостям наливали самый крепкий алкоголь, какой только можно вообразить.
Я был богатейшим человеком двух уездов и единственный в этих уездах мог позволить себе смеяться при упоминании о Государственном политическом управлении. Я имел возможность на равных говорить с главами губернских отделов, открывать и закрывать кухни, где питались тысячи детей, и распекать местных городских чиновников за халатное отношение к своим обязанностям
[408].
Флеминга сопровождал переводчик Георгий, еврей-анархист, которому было около тридцати лет. Высланный из царской России, Георгий в конце концов оказался в США. После падения Романовых он присоединился к группе других политических ссыльных, которые решили вернуться на родину и посвятить себя делу революции. Они на поезде уехали с восточного побережья США в Ванкувер, где сели на пароход до Владивостока, а оттуда добрались по Транссибирской магистрали до Москвы. Невысокий, разговорчивый, падкий на женскую красоту, Георгий расположил к себе Флеминга, и они великолепно ладили друг с другом, путешествуя по губернии.
Их первой остановкой стала Сызрань, где они встретились с председателем местного исполкома товарищем Агеевым и субинспектором АРА Алмазовым, которого Флеминг назвал экспертом по поиску присвоенного американского сахара и выявлению недобросовестности в работе деревенских комитетов. Внимательно изучив документы и выпив чаю, Флеминг пришел к выводу, что все в полном порядке, после чего они с Георгием в сопровождении Алмазова отправились на вокзал, где сели в ночной поезд до Городища – следующей остановки у них на пути. Наслышанные о железнодорожных бандитах, они спали, не снимая обуви. Флеминг держал наготове карманный маузер.
Рано утром они сошли с поезда в деревне Чаадаевка и сели в сани, чтобы доехать до Городища, расположенного в нескольких десятках километров от железной дороги. Они ехали по плотному снегу, и ледяной ветер продувал одежду насквозь, поэтому по пути им пришлось остановиться, чтобы отогреться в крестьянской избе. Через три часа они добрались до Городища. Городищенский уезд, где проживало около 210 тысяч человек, сильно пострадал от голода. Посетив его летом 1922 года, врач АРА Марк Годфри нашел особенно плачевной обстановку в детских домах. Чтобы обеспечить лечение более 20 тысяч человек, страдающих от трахомы, а также справиться с сифилисом, поразившим 60 % населения, в регионе устроили бесплатную амбулаторию АРА.
Проведя в Городище один день, на следующее утро Флеминг с Георгием сели в двое саней и отправились с инспекцией в сельскую местность. Не желая больше мерзнуть, Флеминг надел поверх шубы 9-килограммовый овечий тулуп. Воротник тулупа на несколько сантиметров возвышался над его головой, а полы волочились по земле: тулуп был таким тяжелым и толстым, что Флеминг не сумел без помощи натянуть его и усесться в сани. Не снимая тулупа, он мог сделать от силы пару шагов.
Ехали они медленно, и вскоре стемнело. В окрестностях водилось много волков, которые были не прочь поживиться кониной, и потому было решено искать ночлег. В конце концов на горизонте показались деревенские огни. Визитеры добрались до дома деревенского старосты, поставили в конюшню загнанных лошадей и вошли в избу, чтобы согреться, поесть и отдохнуть.
Тут пришел мальчишка, который пригласил всех на свадьбу. Флеминг хотел было отказаться, но Георгий уговорил его принять приглашение. Когда они пришли, праздник был в разгаре. Стоило им войти, как в комнате, полной крестьянских девушек и парней, высокими голосами поющих народные песни, воцарилась тишина. Все взгляды обратились к незнакомцам, которых провели к большому столу, где стояли блюда с соленой рыбой, колбасой, капустой и жареным мясом. Рядом разместился большой жбан. Взяв ковш, деревенский староста принялся наполнять маленькие жестянки, в которых Флеминг сразу узнал банки из-под американского сгущенного молока.
На вид жидкость не отличалась от воды, но пахла смесью джина, машинного масла и керосина. Георгий отказался от предложенной ему жестянки, но Флеминг взял угощение. “Мой желудок не стал возражать, но язык воспротивился сразу”, – вспоминал он
[409]. Опасаясь, что его дыхание воспламенится, он не рискнул раскурить трубку. Осушив жестянку, он с широкой улыбкой вернул ее хозяину. “Скажи, что на галлоне этого пойла можно проехать целую сотню миль”, – попросил он Георгия
[410]. Когда по стенам заскользили черные точки, Флеминг испугался, что напиток повредил ему зрение, но затем почувствовал, как что-то ползет у него по шее, и заметил, что вся его шуба покрыта насекомыми. Комната кишела паразитами. Решив, что с них достаточно, Флеминг с Георгием поднялись, извинились и ушли с праздника.
