Воспоминания о России преследовали не только Флеминга, но и многих других сотрудников АРА. Работа была сложной, тяжелой и порой даже опасной, но при этом чрезвычайно благодарной, интенсивной и полезной, и американцы чувствовали свою значимость. Вернувшись в США, они снова стали рядовыми гражданами, ничем, по сути, не примечательными. Снова вжиться в эту роль многим оказалось нелегко.
В сентябре 1923 года, отдыхая в Савойе, Белл написал ветерану АРА Р. Г. Соутеллу: “Я пришел к выводу, что работа в России сильно измотала меня в физическом отношении, и это неудивительно, учитывая, что Уфа заставила меня пройти испытание тифом, ревматизмом и малярией”. И все же это было лучшим делом его жизни: “Работа в АРА всегда приносила мне величайшее в жизни удовольствие и удовлетворение, и особенно я горжусь тем, что был частью организации, где каждый демонстрировал преданность общему делу, что прекрасно показала сложная и опасная работа в России, где единственным девизом было краткое «крепись»”. Через месяц Белл стал искать способ вернуться в Россию и принять участие в каком-нибудь предприятии. Его волновали изменения, происходившие в стране. Казалось, из Москвы струится, как он выразился, “новый свет”.
Белл не вернулся в Россию. Он поселился в Данбери, в Коннектикуте, и устроился на работу в Американскую гостиничную корпорацию. Но Уфа не выходила у него из головы. Позже он помог коллегам по АРА организовать сбор средств, чтобы перевезти их старого товарища Бориса Эльперина в Нью-Йорк
[443]. Белл умер в 1946 году в возрасте 72 лет.
Летом 1922 года Уильям Келли снял комнату в Гарвардском клубе Нью-Йорка на Западной 44-й улице и стал искать работу. В отличие от старого начальника, Келли не имел ни малейшего желания возвращаться в Россию. Он справился о работе в издательствах Doubleday, Page & Со. и Funk & Wagnails, а также послал резюме в министерство торговли США, но не получил ответа. Хотя денег у него было немного, а перспективы казались безрадостными, они с Джейн решили пожениться. В конце концов Келли нашел работу в рекламном агентстве на Мэдисон-авеню. Он работал в рекламе всю жизнь и умер в 1977 году в возрасте 81 года.
Чайлдс вернулся в Линчберг с Георгиной весной 1923 года. Он сдал экзамен на получение дипломатической должности, а затем узнал, что газета The Christian Science Monitor взяла его на должность московского корреспондента. Супругам выдали советские визы, и они подготовились к отъезду, но Георгина вдруг передумала. Она не могла вернуться в Россию. Учитывая, через что она прошла и что их ожидало, Чайлдс понял ее и сообщил в газету, что не сможет выйти на работу. Той осенью он устроился в Госдепартамент, где проработал 30 лет, в основном в странах Ближнего Востока и Африки, в том числе на должности посла в Саудовской Аравии и Эфиопии. Когда он вышел на пенсию, они с Георгиной поселились неподалеку от ее матери во французской Ницце, где жили в квартире с видом на море. Чайлдс не отказался от своей мечты о литературной карьере: он написал несколько приключенческих романов и заработал репутацию одного из главных мировых специалистов по Казанове. Георгина умерла в 1964 году, и и лет спустя Чайлдс забрал ее прах домой, в Линчберг, чтобы их похоронили вместе. В 1975 году он в последний раз побывал в Советском Союзе. По прибытии он сообщил работнику аэропорта, что пятьдесят лет назад работал в России в миссии АРА. Работник просиял. “Ара”, – восхищенно прошептал он
[444]. Этот момент окупил всю поездку. Через двадцать лет Чайлдс умер от сердечного приступа в Ричмонде, в Вирджинии. Ему было 94 года.
Фрэнк Голдер вернулся в Стэнфорд осенью 1923 года и сразу приступил к преподаванию российской истории и трудоемкой сортировке огромной коллекции книг, периодических изданий и эфемер, которую он собрал в России для Гуверовской военной библиотеки. Погрузившись в недавнее прошлое России, он вскоре предложил создать институт изучения революции, в котором американские и советские ученые смогут работать над совместными исследовательскими проектами.
В конце 1927 года Голдер вместе с Линкольном Хатчинсоном посетил СССР, чтобы предложить русским идею о создании исследовательского института и посмотреть торжества по случаю десятой годовщины большевистской революции. Он заметил, что ситуация в стране оставалась тяжелой и оборванные сироты по-прежнему скитались по улицам, но продуктов было достаточно и жизнь вернулась на круги своя. В крупных городах были видны неопровержимые свидетельства материального благополучия, хотя четыре года назад, когда он покидал Россию, о них не шло и речи. 7 ноября Голдер посмотрел военный парад и послушал речи на Красной площади. Ему вспомнились фрагменты прошлого: 1914 год, когда у него на глазах Николай II благословил войска накануне Первой мировой войны, 1917 год, когда глава Временного правительства Александр Керенский отправил войска продолжать борьбу с Германией, и 1923 год, когда Троцкий принял парад победоносной Красной армии. Юбилейная церемония казалась монотонной и заурядной, словно все играли свои роли чисто механически. “Как низко пали великие и сколько крови было пролито за эти тринадцать лет! – написал Голдер. – Как мало они могут показать!”
Визит убедил Голдера, что Советский Союз отходил все дальше от коммунизма. “Сталинские прогрессисты”, сказал он после возвращения на встрече бывших сотрудников АРА в Нью-Йорке, одерживают верх над партией Троцкого, а это ведет к отказу от “священных установок революции”
[445]. По его словам, Советская Россия наконец поняла, что ее судьба связана с Западом, ведь только он может предоставить ей инвестиции и кредиты.
С институтом все сложилось не так хорошо, как надеялся Голдер. Прочитав одну из первых рукописей, советские чиновники оскорбились тем, как в ней описывалась большевистская политика в отношении крестьян, и выразили серьезные сомнения в целесообразности создания научного учреждения, которое будет пытаться совместить устаревшую, по их мнению, западную буржуазную историографию с продвинутой научной школой марксизма-ленинизма. Подобные теоретические соображения потеряли всякий смысл несколько лет спустя, когда большинство ученых, которых Голдер хотел привлечь к работе, оказались за решеткой при Сталине. Голдер умер в январе 1929 года после непродолжительной болезни. Возможно, даже к лучшему, что он не дожил до тех лет, когда его любимая Россия погрузилась в черное безумие сталинского террора.
Голдер не единственный из американцев считал, что Россию ждет светлое будущее. “Коммунизм мертв, и Россия стоит на пути к восстановлению, – написал Хэскелл Гуверу в конце августа 1923 года, вернувшись в США. – Российский народ понимает, что сильная американская система нашла в себе силы и дух, чтобы спасти миллионы незнакомцев от верной гибели, и это наверняка дает ему пищу для размышлений <…> Америка быстро забудет этот мимолетный инцидент, в котором она исполнила свой национальный долг, но в российских семьях историю о нем будут с любовью рассказывать из поколения в поколение”
[446].
