Многие в США хотели, чтобы “фрицы” заплатили за войну, а потому были не столь дальновидны. Сенат США всячески старался запретить АРА использовать ассигнования в побежденных вражеских странах. Гувер выступал против ограничений и осуждал суровые условия Версальского договора в отношении Германии. Заставивший немцев признать вину за развязывание войны и выплатить карательные репарации договор, по его мнению, отдавал “ненавистью и мстительностью” и не мог не привести к негодованию и политической нестабильности. Чтобы узколобые сенаторы не мешали его работе, Гувер перехитрил собственное правительство, переправляя помощь по сложному лабиринту организаций и тем самым не позволяя понять, чем именно занимается АРА. В итоге Гувер сумел направить более 40 % чрезвычайной помощи АРА в Германию и бывшую Австро-Венгерскую империю.
Экономист Джон Мейнард Кейнс, представлявший британское казначейство на мирных переговорах, восхищался Гувером и АРА:
Никогда еще столь бескорыстное и благородное дело не выполняли с таким упорством, искренностью и мастерством, не прося и не получая благодарности. Неблагодарные европейские государства обязаны политической прозорливости и таланту Гувера и его союза американских работников гораздо большим, чем они готовы признать <…> Именно их усилия, их энергия и американские ресурсы, предоставленные им президентом, часто шли наперекор европейской обструкции, что не только облегчило страдания огромному количеству людей, но и предотвратило полный коллапс европейской системы
[41].
Кейнс и Гувер, встретившиеся на конференции, придерживались одного мнения относительно мирного договора. Кейнс был уверен, что если бы больше дипломатов обладали “знаниями, благородством и бескорыстием” Гувера, то удалось бы заключить “хороший мир”
[42].
Хотя Гувер понимал, что большевизм находит отклик у русских людей, веками подвергавшихся притеснениям, он оставался непримиримым противником коммунизма на протяжении всей жизни. Он выступал против официального признания советского государства Ленина, которое называл “кровожадной диктатурой”
[43], не только опасаясь, что это приведет к усилению радикализма на Западе, но и осуждая отказ советской власти брать на себя ответственность по долгам царского режима
[44] и подозревая, что большевики не станут охранять американских граждан и активы (с чем соглашался и Вильсон).
Тем не менее Гувер не поддерживал предложения о военном вмешательстве Соединенных Штатов. 28 марта 1919 года он написал в меморандуме, адресованном Вильсону: “Лучше всего, чтобы эти безрассудные идеи нашли возможность где-нибудь доказать свою несостоятельность”
[45]. При этом он был не прочь предложить помощь тем, кто вел войну против Ленина и Советской России. В августе 1919 года он написал из Парижа государственному секретарю Роберту Лансингу, что АРА стоит поддержать белую армию генерала Николая Юденича, поскольку считал, что белые дадут России надежду на появление конституционного правительства и защиту личных свобод. Когда той осенью Юденич выступил в поход на Петроград, Гувер снабжал его продовольствием, одеждой и бензином. Генерал отправил благодарность “мистеру Гуверу, продовольственному диктатору Европы” и сообщил ему, что его армия “теперь практически живет на американской муке и беконе”, а для успеха это не менее важно, чем “винтовки и боеприпасы”
[46].
Позже Гувер пытался скрыть, что поддерживал белых, но Ленин и советское руководство знали об этом. Разумеется, истинные мотивы великого американского гуманиста всегда вызывали у них подозрения.
Прочитав воззвание Горького 22 июля 1921 года, Гувер, которого новый президент Уоррен Гардинг назначил министром торговли, написал госсекретарю Чарльзу Эвансу Хьюзу: “Я искренне верю, что мы должны помочь детям и предоставить некоторые медикаменты”. Он сообщил, что намеревается ответить на воззвание Горького. “Полагаю, гуманизм обязывает нас вмешаться, если они согласятся на выставленные условия; если же они откажутся их принимать, мы будем освобождены от ответственности”
[47].
Воззвание Горького не могло застать Гувера врасплох. В первую неделю июня АРА получала сообщения о масштабах кризиса в России. Гувер велел своим непосредственным подчиненным в АРА приостановить деятельность в других странах, чтобы начать накапливать запасы продовольствия для возможной миссии в России. Он хотел подготовиться, чтобы в случае, если советское правительство падет или окажется свергнуто, показать щедрость американского народа. У него было два стремления: одолеть голод и побороть большевизм.
23 июля Гувер отправил Горькому длинную телеграмму, в которой сообщил, что сочувствует страданиям русского народа, перечислил условия для оказания помощи и изложил основные принципы миссии. Прежде всего, отметил он, необходимо немедленно выпустить на свободу всех американских граждан, содержащихся в советских тюрьмах. Кроме того, нужно принять: (1) что советское правительство должно официально запросить поддержки Американской администрации помощи; (2) что Гувер будет действовать не в качестве министра торговли, а в неофициальном статусе главы агентства, в связи с чем помощь АРА ни в коей мере не будет свидетельствовать об официальном признании советского государства со стороны США; (3) что АРА будет работать в России точно так же, как в других странах, а следовательно, сотрудники АРА должны свободно приезжать в страну и покидать ее, беспрепятственно перемещаться по советской территории и на свое усмотрение организовывать местные комитеты помощи, в то время как советское правительство возьмет на себя все расходы, связанные с транспортировкой, хранением и распределением поставок АРА. В свою очередь, АРА обещает обеспечить продовольствием, медикаментами и одеждой один миллион детей “вне зависимости от расы, вероисповедания и общественного положения”. Наконец, Гувер засвидетельствовал, что представители АРА не станут принимать участия ни в какой политической деятельности
[48].
Если у советского руководства и были сомнения, пришедшие в тот месяц сводки из губерний, вероятно, заставили лидеров их отбросить. В середине июля заместитель председателя исполкома Самарской губернии отправил Ленину секретную телеграмму, в которой ясно дал понять, насколько серьезна ситуация: “В уездных городах запасов нет. Столовые закрываются. В детских домах голодают. <…> Эпидемия холеры приняла грозные масштабы. <…> Самара является очагом заразы, последствия которой грозят всей республике. <…> Население бежит из Самарской губернии, вокзалы, пристани забиты беженцами. Голод, эпидемия”
[49].
