И вот тут-то и проявляется, говоря языком наших героев, весь размах той хронической болезни, которую когда-то диагностировал Ключевский. Привычно считалось, что она относится к неким «ложным» личностям, выходцам из низших слоев общества, и к их приему у народа. Вероятно, именно такой смысл вкладывал в это слово Ключевский. Но народ осмелился зачислить в разряд «ложных» и правящих царей. Именно этим утверждением открывалась первая глава данной книги: самозванство – норма политической истории России. Суть этой истины самодержавного строя, которую удалось выявить благодаря самозванству, можно сформулировать так: царь-самодержец и нищий-самозванец равно самозваны. А значит, они взаимозаменяемы. Выявить эту истину, чтобы борьба за «землю и волю» стала возможной, – вот функция так называемой «наивности», которую крестьянин демонстрировал, оказывая поддержку проявившемуся в его деревне самозванцу. Но эта наивность служила и практической функцией веры русского народа в Бога, который – в его глазах – может делегировать только справедливую власть.
В этой книге я опровергаю два тезиса. Первый: самозванство было возможно благодаря миропониманию «наивного» народа, его вере в природную доброту царя и вследствие общей «отсталости» страны. Соответственно, самозванство исчезло, как только Россия преодолела «феодальную стадию» развития и встала на путь капиталистического развития. Второй тезис: захват власти большевиками знаменует полный разрыв с прошлым. Этот тезис равно близок двум диаметрально противоположным историографическим традициям: адепты одной приветствуют Октябрьскую революцию, сторонники другой – отвергают ее, ища в ней корни тоталитаризма. Между тем самозванство – сам термин, обозначаемые им практики и особенно вся совокупность факторов его зарождения и формирования – не исчезло ни в 1861, ни в 1917, ни в 1991 году. Верные принципу воспринимать всерьез слова участников исторического процесса, мы должны преодолеть соблазн закончить нашу книгу здесь, ибо вопрос, вынесенный в название данной главы, актуален и для советского периода.
Глава XXVII. КАКУЮ ИСТИНУ ВЫРАЖАЛО САМОЗВАНСТВО В СССР
Мы никогда не выступаем безусловными новаторами;
Мы всегда лишь относительные наследники.
Поль Рикёр. Время и рассказ
АПЕЛЛЯЦИЯ К ПРОШЛОМУ ВО ИМЯ БУДУЩЕГО
Иллюзия разрыва. Начиная с первой половины XIX века мы видим постепенную эволюцию термина «самозванчество», а самих самозванцев в первоначальном смысле этого слова становится значительно меньше. Трансформация самозванчества от сакрального и чудесного к банальному мошенничеству связана с появлением на сцене истории новых субъектов действия, представителей городской культурной и карнавальной среды, а также различных аферистов. Эта перемена не была ни резкой, ни окончательной. Колебания между повседневным обращением к божественному и тягой к сугубо земному, к политике, сместились в начале XX века в сторону земного. После революции 1905 года поле современной политики расширилось. Русская революция 1905–1917 годов была многообразна и разнородна, но идея народного суверенитета, похоже, успела прочно утвердиться в умах. Глядя на происходившие изменения, можно было подумать (и многие думали), что политика окончательно освободилась от религии.
Большевики, новые самозванцы. Только в переломные моменты, в минуты волнения и тревоги, идет ли речь об индивидуальном или коллективном чувстве, слова начинают звучать в полную силу, раскрывают весь свой смысл. Именно в таких условиях родились слова «самозванство» и «самовластный» и именно тогда они стали использоваться как орудия обвинения. Мы встречаем их и в советское время. Ниже я приведу примеры использования слова «самозванцы» в раннесоветских источниках, которое как бы возвращают прошлое в актуальную повестку дня. В 1918 году в газете ЦК партии эсеров «Дело народа» читаем: «Помните: самыми большими демагогами-льстецами были всякого рода самозванцы, садившиеся на шею народа <…> Большевики демагоги. Они льстят народу, уверяя, что народ всесилен и может уже теперь начать социалистическую революцию». В 1921 году один молодой инженер писал Ленину, что, если ситуация в стране не улучшится, «труп Твой растащат по Москве, как труп Самозванца», намекая на эпизод трехвековой давности с Лжедмитрием I и грозя вождю той же участью. Одиннадцатого февраля 1924 года, спустя две с небольшим недели после смерти Ленина, киргизский отдел ОГПУ сообщал о смерти «самозванца», то есть Ленина, и что второй, то есть Троцкий, скоро последует за первым. В декабре 1929‐го некий Александр Присняков, попавший в жернова насильственной коллективизации и, как он утверждал, лишившийся всего, написал в «Крестьянскую газету», что «я власти нисколько не боюсь, не боюсь этих сволочей, разбойников самозванцев, оборванцев, мошенников, грабителей, разорителей всей России. <…> Долой жидов от власти, долой хулиганов, долой бывших каторжан <…> этих дураков грабителей обязательно прогонят с престола, которые засели нахалами, самозванцами…». Слово «самозванцы» стирает здесь всякое различие между прежними «разбойниками» и большевиками, между царским престолом и советской властью.
Обращение к Антихристу. Имя Антихриста веками сопровождало самозванство. После 1917 года оно стало чуть ли не обязательным элементом крестьянского дискурса и выступлений несогласных: «Советская власть не от Бога, а от Антихриста». Хотя восприятие этих слухов не везде было одинаковым, в большинстве случаев слухи вызывали беспорядки и затрудняли действия советской власти на местах по коллективизации. Образ Антихриста был частью мировосприятия прошлого, но всегда выступал провозвестником будущего. Через Антихриста народное толкование перемен объединяло будущее и прошлое в настоящем.
Сначала власти, а потом и историки обратили внимание на сходство упоминаний об Антихристе в СССР и слухов петровской эпохи. Историчность толков о Петре и слухов о советской власти должны быть рассмотрены в концептуальном контексте соответствующей эпохи. Только тогда можно подойти к этой аналогии не как к сходству антихристов XVIII века и 1930 года, а как к аналогии отношений, используя формулировку философа Поля Рикёра. Попробуем прояснить суть этих отношений.
Отождествление русских царей с Антихристом вскрывало деспотический и религиозный характер режима. В XX веке, когда уже имели место революция 1905 года и расширение политической сферы, старорежимные понятия самозванчества и Антихриста казались атрибутами прежнего строя, предшествовавшего современной форме политики. Однако запрос на активное использование образа Антихриста сохранился и после расширения политического поля в России. Экспроприации, репрессии, всевозможные поборы и произвол властей вызывали в памяти самые мрачные картины недавнего прошлого. Аналогия между колхозной и крепостной системами становится расхожим мотивом в разговорах крестьян. Но было бы ошибкой сводить тему Антихриста только к воскрешению этого пласта прошлого, ибо его образ заключал в себе и ближайшее будущее. В самом деле, когда мы спрашиваем себя о корректности этой аналогии, мы не можем оставаться только в рамках сравнения коллективизации и крепостного права, поскольку обращение крестьян к теме Антихриста было реакцией на насилие советской власти во имя коммунистического будущего. Наше вопрошание относится и к будущему, к будущему же было приковано и внимание общества, именовавшего власть Антихристом. Поэтому речь советского крестьянства, выворачивая наизнанку привычный ход времени, осмысливала прошлое из перспективы будущего, с опорой на диалектику прошлого и будущего и их пересечение в настоящем. Будущим-прошлым были одержимы все участники процесса коллективизации (для правительства это перспектива построения коммунизма, для крестьян – наступление Антихристова царства), но, имея за плечами определенный опыт, все они, по выражению Рикёра, были «затронуты прошлым». Однако «поле опыта» (Рейнхарт Козеллек) у всех разное. Что именно в будущем, предлагаемом правительством, заставляло крестьян выбрать из пространства своего опыта фигуру Антихриста?
