Политическое представительство. Эти новые перспективы объясняют суть еще одного различия между крестьянскими речами XVIII века и 1929–1931 годов. В революцию 1905 года среди нижегородских крестьян была распространена следующая идея: «Наш государь Колька ни на что не нужный. Мы изберем государя из своей среды на три года как волостного старшину». Идея избирать царя не нова, но в ту эпоху она приобретала особую популярность ввиду выборов в Думу. Изменился источник власти, который теперь относили к области социального. Февральская революция довершила перемену. Крестьянские депутаты от Костромской губернии заявляли, что выступают за полное народное право с выборным главою государства (президентом), а не с наследственным царем. В 1920‐е годы один несчастный угодил на Соловки за то, что его собратья, крестьяне Уренского района Костромской губернии, избрали его царем.
Представление об избираемости власти было неразрывно связано с идеей представительства. М. И. Калинин в 1930 году получил телеграмму следующего содержания: «Мы, рабочие подольских заводов, совместно с представителями рабочих московских заводов «Серп и молот», АМО и др., на состоявшемся 19‐го сего сентября собрании, в присутствии 273 человек <…>, ПОСТАНОВИЛИ:
Принимая во внимание, что за последние 2 года бесконтрольно-самодержавное управление Сталина привело государство к положению худшему, чем оно было в 1919 году, когда гений Владимира Ильича буквально из ничего и при наличии только что ликвидированных фронтов сумел восстановить до довоенных норм всю экономику страны. Принимая во внимание, что все достижения Ильича за 2 года преступной деятельности Сталина приведены к нулю, что Великая Социалистическая Страна и великое дело Социализма приведены к нулю, <…> что все самые отвратительные меры устрашения, применявшиеся царем-последышем, превзойдены непризнанным самозваным вождем пролетариата – Сталиным <…>, МЫ ТРЕБУЕМ:
Для сохранения власти пролетариата, представленного выбранными, а не самоназначавшимися (курсив мой. – К. И.) <…> людьми, – немедленно отстранить Сталина от участия в делах управления страной.
МЫ ТРЕБУЕМ предания его государственному суду за неисчислимые преступления, совершенные им против пролетарских масс <…>.
Мы обращаемся к вам <…>, чтобы вы избавили молодую Пролетарскую Страну от деспота, узурпировавшего власть <…> ».
Как при самодержавии многие битвы против царя велись во имя царя, так и при большевиках можно было восставать против режима во имя большевизма. Однако слово «самозваный» в корне изменило смысл по сравнению с тем, каким оно сохранялось со времени «Послания на Угру Вассиана Рыло» (XV в.). Для значительной части рядовых граждан Сталин был самозванцем не потому, что не являлся Божьим избранником, но потому, что не был избран пролетариатом – и следовательно, не мог его представлять. Разумеется, рабочие рассуждали в революционной логике и в терминах социального представительства: новая власть, по их мнению, должна была состоять из представителей рабочего класса. Крестьяне сделали следующий шаг, перейдя от социального представительства к представительству политическому. Им были ненавистны примазавшиеся к советской власти самозванцы, которые «только говорят, что выборы и выборные они, а на самом деле никаких выборов нет, они сами себя выбирают».
От физического тела монарха к политическому телу республики. Теперь перейдем к третьему, еще не разъясненному нами различию между образами Антихриста при Петре Великом и в эпоху коллективизации. В первом случае («Петр – Антихрист») с Антихристом отождествлялся сам царь. Эта аналогия несла в себе возможность, многократно реализованную за три столетия постоянных «явлений» самозваных «истинных царей». Во втором случае («Советская власть не от Бога, а от Антихриста») речь шла уже о власти, ее легитимности и критериях последней, что было чревато не столько выходом на сцену толпы самозванцев, которые стали бы эту власть оспаривать, сколько попытками добиться политического представительства. В данном случае мы видим конфликт, знакомый любому историку нового и новейшего времени, который выявляет иной уровень истинности высказываний 1929–1930 годов об уравнивании советской власти с властью Антихриста. Невзирая на сужение политического поля, на террор, на религиозность, на всеобщее вынужденное молчание, невзирая на настрой советского руководства, СССР, по подлинной и неослабной воле своих народов, оставался в лоне политического модерна, как бы ни был непрочен его фундамент. И когда молчание было наконец нарушено, заветное слово, столь много говорящее русскому сердцу, слово, заставлявшее плясать русскую историю под свою дудку, вернулось из небытия, чтобы занять свое место в системе понятий политического модерна; вернулось не иначе как во время дебатов 1990 года о кандидатах на пост президента СССР, страны, которая находилась на грани краха. «Были у нас президенты-самозванцы, – прозвучало в зале, – которые приходили незаметно. Один ушел тираном, второй ушел под насмешки, третий – с позором. Это Сталин, Хрущев и Брежнев».
Вилен Мартиросян, произнесший эти фразы, наверное, не думал, что через два десятка лет его список пополнится президентом, который якобы «послан России судьбой и Господом» и запрос на которого служит симптомом некоей неосознанной тяги к прошлому.
КОГДА ЗАКЛЮЧЕНИЕ НЕ ЗАКРЫВАЕТ ТЕМУ
В 1970 году молодой аргентинский студент спросил опального историка Михаил Гефтера: «Скажите, а отклонение от первоначального социалистического проекта начался с приходом к власти Сталина? – Дорогой, – ответил Михаил Яковлевич, – русская история слишком сложна, чтобы задавать ей простые вопросы. – Тогда с чего же начать? – Ну… по крайне мере с XVI века».
Как легко догадаться, тем студентом был я. И спустя полвека, став французско-аргентинским историком, я все еще стараюсь руководствоваться ответами Михаила Яковлевича. А в нашем повествовании пора поставить точку. Вначале мы реконструировали ряд практик управления и сопротивления; мы отбросили современные стереотипы, чтобы понять, каким образом народ разорвал связь с господствующим порядком и нащупывал путь к радикальным изменениям; мы также очертили границы, за которые этот протест не выходил, границы, навязанные практикой культурного и физического угнетения. Мы воссоздали многогранную политическую культуру, имевшую различные значения, но объединенную ее участниками в XV–XIX веках под словом «самозванство». Затем мы вернулись к этому слову в тот самый момент, когда в ХХ веке оно превратилось в современное политическое понятие. Но по мере того как мы следовали за словом и понятием во всех их взаимосвязях, перед нами проявилась политическая история России, не предвиденная в начале моего исследования и неожиданная по своему содержанию.
Читатель, дошедший до этого места в нашей книге, может с полным правом спросить, почему мы решили завершить книгу распадом Советского Союза. Действительно, и новой истории России термин «самозванец» употребляется как в архаическом смысле – например, коммунистической прессой (не могу отказать себе в удовольствии процитировать отрывок из стихотворения «Лжедмитрий», напечатанного в «Правде» от 8 мая 1993 года: «Не скользи в Кремле по кабинету, / В иностранных туфлях президент! / Ты такой размашистый и милый, / В рыночных кружениях перил / Проиграл ты братские могилы / И Победу нашу раздарил») и Православной церковью, – так и в смысле современном (некоторыми публицистами). На Ютубе есть несколько видеороликов, где доказывается, что нынешний президент России – самозванец, в то время как настоящий давно почил в бозе. Однако я ощущаю недостаток временной дистанции, которая позволила бы вынести взвешенное суждение о тех почти трех десятках лет, что прошли с момента распада Союза. И хотя к любым параллелям необходимо подходить с известной осторожностью, можно попробовать заглянуть в будущее, оглядываясь на прошлое, на факты, изложенные в нашем исследовании. Если в начале книги читателя могло удивить заявление бывшего вице-премьера В. Суркова о своем патроне, сделанное, вероятно, с ведома последнего («Я считаю Путина человеком, который был послан России судьбой и Господом в трудный для нее час»), теперь мы бы восприняли его слова без всякого удивления, вспомнив «легенды» о «царях-спасителях». Таким же посланником неба был и «государь Нечай», придуманный разинцами в XVII веке, и Александр II, который, за неимением вице-премьера, выбрал Бисмарка, чтобы через него поведать граду и миру о своих «скромных» притязаниях на место пусть не спасителя России, но «Божьего помазанника на земле».
