— Он здесь живёт?! — недоверчивым шепотом поинтересовался Петров. — Здесь?!
— И этому ещё повезло, — пояснил я. — Многие из них селятся на кладбищах, многие — в сырых подвалах, многие — в катакомбах города. У нас тысячи бездомных. Сюда их выкидывают из квартир, здесь они живут и здесь они умирают. Те, кто посильнее и понаглее, забирают себе лучшие места, а те, кто послабее, замерзают намертво в полуразрушенных домах. Для людей они неприятны и отвратительны, а для государства их просто не существует. Как они выживают в таких условиях — я просто не понимаю. Моются в подвалах, питаются отбросами, летом изнывают от жары, зимой — от холода, живут в грязи и напрочь лишены какого-нибудь будущего.
— Честно говоря, когда я их встречаю на улице, у меня появляются только две мысли: не запачкаться и не заразиться… А ведь мы считаем себя цивилизованными, добрыми и гуманными людьми… «Однобокая» доброта получается. Не для всех. Приятнее жалеть тех, кто чистенький, опрятненький и симпатичненький… А эти — грязные, разодранные, больные и старые… Они загнали себя в эту клоаку сами, но почему то, что исходит от нас, должно быть выборочно? Я очень часто сомневался: подавать нищим милостыню или нет? Сколько раз журналисты кричали об обманах и о «несусветных» заработках нищих. А потом я подумал: «Ведь моё дело — помочь, а обманул он меня или нет — это останется на его совести. В мире просто так ничего не происходит: обманщик сам, рано или поздно, будет обманут…» У меня тут мелькнула мысль: а почему бы тебе тех, с кем ты встречаешься, не надоумить перебираться в деревни? Я видел десятки заброшенных домов, множество заброшенных деревень по всей России. Приехали бы, починили дом, распахали бы огород. Трудно, тяжело, но всё же лучше, чем вот так…
— Пока этот огород взойдет, он пять раз с голоду умрёт, — ответил я. — А здесь они пару часов по городу побродят, десятка два пустых бутылок насобирают — вот на хлеб и заработали.
— В деревне ягодами питаться можно, — неожиданно сказал бродяга хриплым голосом. — Но ехать туда страшно. Вот если б вдвоём, да в теплые края…
— Ага, в Сочи, — кивнул я. — Или в Африку, где вообще можно не работать. Залез на пальму и питайся одними бананами… Нет, парень, «на халяву» только уксус сладкий, все остальное горьким потом пропитано… Ты кто такой?
— Рокфеллер, — хмыкнул бородач. — Не видишь: во дворце живу… Какая тебе разница, как меня зовут? Имени-фамилии у меня давно уже нет. Как и документов с квартирой… Когда-то Мишей звали… Что, опять облава, начальник?
— Нет, ищем кое-кого… Покажи-ка подошвы своих ботинок… Угу, все в порядке… Ты вчера здесь же ночевал? Во сколько пришёл?
— Да у меня часы все время отстают, — опять хохотнул веселый бродяга. — С точностью до минуты сказать не могу… Но солнце уже село.
— Видел кого-нибудь около полуночи?
— Нет.
— А вообще кто-нибудь поднимался на чердак?
— Нет, не было.
— И ничего подозрительного не слышал?
— Когда целый день на свежем воздухе погуляешь, под дождем да под ветром выстудишься — спишь как убитый. Да и «принял» я вчера немного… А когда я «на грудь» стакан принимаю, хоть весь дом разнеси — меня не разбудишь…
Мы с Петровым одновременно переглянулись. Я на минуту задумался, потом уточнил:
— Слушай, Рокфеллер, у тебя с нюхом все в порядке?
— Да я как на духу отвечаю, — испугался мужик. — Говорю — спал… Бить-то за что?
— Я про обоняние, — рассмеялся я. — Носом ты хорошо чувствуешь?
— Не жалуюсь. На другом углу чердака бутылку зарой, так я её, родимую, с завязанными глазами, на запах найду…
— Вчера ночью ничем не пахло?
— Воняло, как обычно. Одним ароматом больше, одним меньше — при таком «букете», как здесь, это без разницы… Нет, начальник, вчерашняя ночь обычной была. Пришел, принес флакончик «красной шапочки», «раздавил» да под музыку заснул…
— Под какую музыку? — одновременно спросили мы с Петровым.
— Под обычную. Пищало что-то… Плаксиво так, жалобно… Вот не как ныне, а как раньше, в оркестрах…
— Скрипка?
— А леший её разберет… Хотя нет, не как скрипка. Как будто свистел кто… Только не губами, а… Знаешь, дудочки такие есть? Эти… Как их?..
— Флейты?
— Во! Они самые!.. Я в этом деле не разбираюсь, но красивый такой свист, жалобный…
— Когда это было? Хоть примерно?
— Когда? — задумался бородач. — Когда я бутылку выпил…
— Тьфу! Я тебя о времени спрашиваю!
— Да откуда ж я могу знать?! — обиделся он. — Нет у меня здесь ничего такого, по чему время узнавать… Хотя… Внизу, подо мной, квартира какой-то глухой бабки. Я специально это место выбрал, чтоб она на меня участковому не жаловалась, мол, над головой по ночам брожу… Так у неё обычно радио на всю катушку орёт. Я частенько полуночное «пи-пи-пи» слышу… Ну, раньше ещё гимн в это время играл… А теперь: «пи-пи-пи»… Мне казалось, что полночь уже должна наступить, а сигнала этого я так и не дождался — заснул… Так что где-то около полуночи…
Я вытащил бумажник, отсчитал несколько купюр и протянул бродяге:
— Держи.
— Что, милиции наконец начали платить столько, сколько обещали? — весело спросил он, пряча деньги в одну из своих многочисленных дыр на одежде.
— Нет, но ты подсказал мне настолько интересную идею, что на пару бутылок «снотворного» заработал честно… Рокфеллер, а ты можешь насвистеть эту мелодию? Ну, хоть приблизительно?
— Вот этого не могу, — расстроился бродяга. — Хоть я и сплю на чердаке, но, видать, и здесь слоны бегают. Во всяком случае, один из них мне на ухо наступил — это точно… Но музыка была такая, словно плакал кто-то. Жаловался и плакал. Меня аж за душу взяло… А потом так хорошо стало, спокойно… Я и заснул.
— Ну, бывай, Рокфеллер, — кивнул я ему. — И ехал бы ты, парень, в деревню. Тому, у кого отобрали все, кроме рук и головы, — жить там своим трудом в самый раз. Нет худа без добра: может, твоя «вторая» жизнь будет лучше «первой»?
— Нет, начальник, извини. Я уж как-нибудь бутылками «прокормлюсь», — махнул рукой бродяга. — Здесь привычней.
— Как знаешь, — сказал я, и мы с Петровым пошли к выходу, а бродяга вновь зарылся в свою ветошь, устраиваясь поудобнее.
— Свирель или флейта, — сказал Петров. — Их усыпили музыкой. Как же мы сразу не догадались?! С глубокой древности разным мистическим тварям приписывали удивительные музыкальные способности. Достаточно вспомнить сирен, заставляющих своим пением терять рассудок слушавших их. Кто из известных нам созданий обладает голосом, похожим на звук свирели или флейты?
— Птицы, — сказал я. — Но это уже что-то из египетской мифологии… Хотя у нас уже так тесно переплелись многие восточные и западные мифы, легенды, религии и учения, что понять, из какой страны к нам попала эта тварь, сложно. Ладно, с этим после разберемся. Важно то, что мы установили, почему соседи не слышали грохота разламываемой мебели. На какое-то время жильцы дома впали в состояние, более глубокое, чем сон, нечто вроде потери сознания и восприятия, и за это время эта тварь успела вынести дверь, ворваться в квартиру и устроить погром, судя по всему — что-то разыскивая. Но делала она это с необычайной яростью. То ли от того, что не находила требуемого, то ли от того, что без этого «требуемого» ей было весьма… нехорошо. Нет, пока гадать бесполезно… Можно такого наворотить, что даже мистика маразмом покажется. Теперь стоит определиться, каким образом эта тварь, или твари, вышла незамеченной. Не могли же они усыпить и прохожих, и продавцов ларьков?..
