Юли уставился на свою переднюю лапу.
– Да, конечно. Конечно, нет. Ясно.
Она, должно быть, забыла, что говорила его отцу в Лиловом Королевстве. Что готова устраивать нору с Юли. Либо она говорила тогда не всерьёз.
Несколько шагов Мия молчала.
– Просто… семья может взять и умереть. Вот так вот. Или уйти и никогда не вернуться.
Юли смотрел, как его дыхание превращается в облачка, и надеялся, что Мия не заметила его разочарования:
– Не надо, не объясняй.
Солнце померцало над горизонтом и скрылось, а лисы, подняв головы, смотрели, как небо заволакивают тучи.
2
Пурга хлестала долину студёными когтями, кружила Мию и Юли в белом потоке. Снежинки били в глаза. Мороз обжигал уши. Снег становился выше и выше; идти дальше было невозможно – только прыгать, прорезая в сугробах канавки.
– Н-н-надо н-н-найти ук-ук-укрытие! – крикнул Юли.
Мия лишь постучала зубами вместо ответа.
После долгого путешествия на хромых ногах они подошли к низине. В глубине, стиснутая снежным полем, торопливо текла река. По течению реки лисы дошли до соснового бора – ветки деревьев согнулись под белой тяжестью. Лисы юркнули под отяжелевшие ветки и очутились на мягком покрывале из опавших иголок. Река здесь текла свободно, покрываясь льдом только посередине, у сломанных веток поваленной сосны, нависавшей над рекой, будто укутанный снегом мост.
В бору было тепло. Возле сосновых стволов можно было укрыться.
– Здесь х-х-хорошо, – сказал Юли трясущимися губами.
Мия принюхалась:
– Нет.
Он пытался поймать её взгляд:
– Почему?
– Ничего хорошего, вот и всё. Сыро и нет песка. И кто-то может подкрасться, пока мы спим, и… нет.
Юли посмотрел на её заднюю лапу. Ей приходилось хуже, чем ему.
Он вздохнул:
– Ладно, Мия.
Они взобрались по корням упавшей сосны и перешли по заснеженному стволу на другой берег.
Пар клубился из темноты между стволом и покрывшейся льдом рекой. И вместе с ним прилетел запах. Горячий и чересчур сладкий. Как у заплесневелых фруктов.
Они скользнули с соснового моста, и все сосны остались позади. От открытого пространства заболели глаза и задрожали кости. Белая холмистая равнина простиралась до горизонта.
Юли принюхался.
– П-пахнет г-грязью.
Земляной запах привёл их к отверстию в одном из холмов. Уступ над отверстием оброс старым корнем, с которого свисали к земле острые ледяные зубы.
Юли взглянул на Мию:
– Чт-что ск-скажешь?
Она моргнула. Здесь не было никакого песчаного суглинка. Никакого ручья. Сосульки хрупкие и прозрачные, и никакое не укрытие. Но у неё дрожало всё тело, а единственную лапу, которую она ещё чувствовала, пронизывала боль.
– Годится, – сказала Мия.
– О, к-какое счастье! – воскликнул он, бросаясь к сосулькам. – Спать б-буду неделю!
– Стой! Шмг-шмг. – Мия принюхалась к темноте отверстия. – Там кто-то есть.
Юли посмотрел на неё:
– Т-только не г-говори опять н-нет. Если мы ос-останемся нынче спать снаружи, то п-проснёмся б-без ушей, или без хвостов, или вообще б-без самих себя.
Мия принюхалась снова, и в глазах промелькнули тени. Запах был очень знакомый.
– Смотри! – сказал Юли. Он сунул морду между сосулек: – Э-эй! Есть тут кто-то б-большой и страшный? Нет? П-прекрасно! Тогда мы идём.
Он упал на живот и, извиваясь задними лапами, пополз внутрь. Мия низко присела и заглянула под сосульки. Глаза привыкли к тусклому свету луны. С потолка свисали, болтаясь, корни. Стены блестели от инея. А ещё был запах, который она никак не могла узнать…
– Ид-идеально! – раскатился эхом голос Юли. – Лучше, чем под д-деревом! – Он посмотрел на Мию. – Ты идёшь или нет?
В темноте кто-то захныкал.
Юли подпрыгнул. У Мии выкатились глаза. Там, в глубине пещеры, в маленькой травяной колыбельке оказался выводок лисёнышей. Пятеро – пять пушистых песочных комочков.
Мия скользнула внутрь. Они с Юли в ужасе уставились на лисёнышей.
– Это же… – сказала она.
– Угу, – подтвердил он.
– Они же едва успели…
– Ага.
– А где же их…
Юли только покачал головой.
Они сидели не шевелясь и ждали, когда в пещеру явится с рычанием мать-лисица и прижмёт малышей к себе. Но снаружи не доносилось ни звука, только ветер звенел сосульками.
Дзынь-динь-динь.
Пять пар горящих крошечных глаз уставились на гостей. Двое лисёнышей заскулили. Мия догадалась, что это был за запах. Запах молочного дыхания.
Юли подскочил и носом легонько подтолкнул одного лисёныша поближе к другим.
– Ты чего? – зашипела Мия
– Не хочу, чтоб она простудилась, – сказал Юли, улыбаясь малышке. – Ха-ха! А ну-ка, засунь язык обратно в пасть!
Мия оставалась у входа и с тревогой переступала с лапы на лапу.
– Какая мать бросит малышей вот так? – спросил Юли.
– Может, она на охоте, – ответила Мия, разглядывая сосульки.
– В такую погоду? И оставить таких малышей?
У Мии защемило сердце. Это правда. Когда лисёныши в этом возрасте, мать не отходит от норы дальше пары хвостов. Если только с ней ничего не случилось.
Юли скользнул на живот, чтобы малышам стало удобно лизать и покусывать его лицо. Он завилял хвостом и захихикал:
– А вы, народ, добрее моих сестёр! Добрее!
Мию чуть не стошнило.
– Нам пора уходить.
– Почему? – спросил он и поморщился, когда малыши принялись обрывать с его усов лёд.
Мия нахмурилась.
– Потому что они – не наша забота, вот почему.
– Я притворюсь, что ничего не слышал, – сказал Юли. Он игриво взвизгнул. – Это кто кусает меня за лапу? Ты?
– Юли! – шагнув вперёд, зарокотала Мия. – Не привязывайся к ним!
– Почему? – спросил он, не поднимая на неё глаз.
– Потому что… – у неё перехватило горло. – Потому что как мы будем кормить их, если даже себя прокормить не можем?
