Мия снова забросала тело лисицы снегом и вернулась к лисёнышам. Один, два, три, четыре… пять.
– Простите, детки, – сказала она. – Хотела подышать свежим воздухом.
Она приткнула лисёнышей к своему животу так, чтобы чувствовать, как опускаются и поднимаются их маленькие грудки. Когда все пятеро засопели, она опустила подбородок на твёрдую землю и вперилась взглядом в выход. Она смотрела, как снежинки кружат возле сосулек, пытаясь залететь внутрь. Если кто-то посмел проникнуть в нору, хотя в ней была Мия, он непременно вернётся. Но на этот раз Мия его увидит.
Она только надеялась, что Юли вернётся раньше, и они смогут уйти отсюда. Все вместе.
8
Юли пробирался сквозь пургу, следуя за лисьим запахом.
Когда он был раза в четыре меньше, он увидел, как мама, ещё на Валунных Полях, закапывает в грязь белок.
– А это зачем? – спросил он.
– Когда выпадет снег, – сказала она, выкапывая ямку, – все живые существа попрячутся в свои щели, их будет почти невозможно добыть. – Она бросила в ямку беличье тельце. – Это на зиму.
Он скакал за ней и смотрел, как она устраивает тайники и как всякий раз выбирает новое место в стороне от предыдущего, чтобы охотникам до падали было труднее найти. Она показала ему, на какую глубину закапывать добычу, чтобы её можно было унюхать, когда ляжет снег. Он даже помогал передней лапой утаптывать землю, пока мама таскала прутики и листья, укрывая тайник, да так ловко, что с виду Юли ни за что бы его не обнаружил. Только по запаху.
И Юли стал дальше принюхиваться к снегу в поисках лисьего запаха. Раз этот лис пометил территорию, здесь может находиться целый зимний запас еды, схороненный и нетронутый, только выкапывай.
Нос Юли привёл его к земляному навесу, куда не залетал снег. Он огляделся, убедился, что никого поблизости нет, и принялся выискивать в мёрзлой грязи следы чьего-то присутствия. Он отыскал место, которое пахло кровью, и разрыл его передней лапой, но там оказались только корни и камни. Он пометил место, чтобы не искушаться и не раскопать его снова, и принюхался в поисках другого.
Другое место, найденное им, оказалось разграблено – разрыто каким-то существом, которое охотится при помощи носа. Всё, что осталось, – это грязная ямка да клочок меха, примёрзшего ко дну.
Над третьим тайником сидел ворон. Его чёрные когти вцепились в зазубренный камень, а запрокинутый клюв давился лапой какого-то измазанного грязью грызуна, который был припрятан в тайнике. Юли остановился в нерешительности. Ворон был больше его. Острый клюв может выклевать ему глаз. Или сердце.
Юли подумал о Мии и о лисёнышах там, в норе. Он представил, как снега медленно замораживают их в сосульки, как их косточки начинают кишеть пауками и сороконожками… Нет, ему нужна еда из этого тайника!
И Юли, у которого отчаянно заколотилось сердце, лёг и закрыл глаза.
Он тут же услышал, как зашуршали перья. Потом – как захлопали крылья. И наконец – как зацокали по земле когтистые лапы. Юли пришлось собрать воедино всю свою волю, только бы не открыть глаза. Едва ворон клюнул его в бок, Юли вскочил и зарычал так громко, что чуть не перепугался сам.
– Р-Р-Р-Р-Р А-А-А-А-А-А-А-А!
– Грок!
Ворон каркнул, захлопал крыльями и улетел. Когда ворон исчез за снежными вихрями, Юли гордо улыбнулся. Ему хотелось лишь одного: чтобы Мия увидела, как он воспользовался приёмом «усни-пугай» – этаким вариантом «усни-хватай». Оригинальной находкой Юли.
Он растолкал носом остатки листьев и прутиков, которыми был замаскирован тайник, и начал рыть. Мёрзлая грязь оттягивала когти, но вскоре он откопал яркое пятно крови. Недолго думая, он с жадностью проглотил хрустящую от мороза мышь. Под ней оказалась ещё одна мышь, и он проглотил её следом. Он хотел было сожрать и ещё одну, но остановился.
Одна на дорогу сюда, одна на дорогу обратно – так он решил.
Всё остальное – для Мии с лисёнышами.
Он сжал в пасти мороженую добычу и вдруг услышал позади себя тихий пепельный смех.
– Какое вышло бы огорчение узнать, что ты разоряешь мои запасы…
С набитым мышами ртом Юли поглядел назад.
Мистер Шорк улыбнулся:
– Но мясо, что на тебе, тоже вполне сгодится.
9
Мия не спала.
Пока лисёныши тихо посапывали, подёргивая во сне крошечными лапками у её живота, она не сводила усталых глаз с увешанного сосульками входа в нору. И думала о маме.
Страшная это работа – оберегать лисёнышей. Это же беззащитные, вёрткие малыши, такие хорошенькие, такие крошечные, что невозможно не трястись над каждым их усиком. Она представила, как выводит из родной норы лисёныша, у которого ещё не выпали молочные зубы, как ведёт его по неоглядному полю, как приводит в незнакомый лес. Даже сердце разболелось от таких мыслей. И в норе натерпишься страху, приглядывая за лисёнышами.
Дзынь-динь-динь
Шмг-шмг.
Мия навострила уши. Открыла пошире глаза. Это не ветер. Захныкал один из лисёнышей. Потом другой.
– Тише! – шепнула им Мия.
Снежинки летели сквозь наросшие над входом сосульки, будто воздух сквозь сжатые зубы.
– Юли! – окликнула Мия.
Она надеялась услышать знакомый хруст ледяной корки под его лапами. Увидеть, как он отряхнёт шубку от снега и торжественно выложит убитого сурка.
– Юли! – сказала она сурово, надеясь, что это заставит его появиться.
Снег не ответил. Усы подсказывали ей: там кто-то есть. Но она ничего не видела. Ничего не слышала.
Она принюхалась к морозному воздуху – шмг- шмг – и ей показалось, что пахнет яблоками.
Дыхание перехватило.
– …Мама?
Она принюхалась снова и на этот раз уловила слабый жёлтый запах.
– Мисс… Лисс?
Вихрь снега залетел в нору и вымел все запахи. Больше не пахло ничем. Одной только зимой.
Мия тряхнула головой. Она устала. Она в бреду. Это снег переползает с места на место, выпуская из заточения старые запахи. Это холод забрался к ней в прошлое и вытащил воспоминания.
– Тише, тише, – говорила она, подталкивая носом лисёнышей поближе к себе. – Это всего лишь воображение.
Она опустила голову на лапу, поморгала ресницами и сомкнула веки.
Мия резко вздрогнула и проснулась.
Она обнюхала лисёнышей. Роа, Юли-младший, Алфи, Марли…
– Бизи!
Мия вскочила на лапы и, словно обезумев, принялась обнюхивать нору – искать малышку-лисёныша.
