— Хорошая «благодарность», — с сарказмом протянул Врублевский. — Лестная и весомая. Наверное, я недостоин такой замысловатости, хватило бы и простого «спасибо».
— Поверьте: это именно благодарность, — хмуро отозвался Сидоровский. — Вы человек новый в нашем городе и, наверное, еще не слышали обо мне. Обычно я не смешиваю личное со служебным. Для меня между Березкиным, Шерстневым и им подобными отморозками нет никакой разницы. Любой из них характеризуется одним словом — дерьмо, а в оттенки и различия «вкуса» я не вникаю… Но в данном случае я теперь волей-неволей буду ассоциировать любого из команды Березкина с неприятным происшествием той ночи. А значит, я буду размазывать каждого из них по стене слоем настолько тонким, что сквозь него будет отчетливо видна штукатурка. Жена не хочет, чтобы это дело получило огласку, и особенно сильно упирала на то, чтобы я даже словом не задел ее неожиданного «заступника»… Даже невзирая на… ну, вы понимаете…
Было заметно, что Сидоровский с трудом подбирает слова для выражения своих чувств. Ситуация и впрямь была более чем двусмысленная. В его глазах Врублевский безусловно был бандитом, но он был бандитом, который спас его жену, а эти две противоположности с трудом укладывались в его сознании в единое целое. Безусловно, «недалеким служакой» капитан не был, и к хитросплетениям судьбы, так же как и к парадоксам, столь часто встречающимся в его работе, ему было не привыкать. Но данный случай был слишком причудлив даже для видавшего виды оперативника. Вероятно, все дело было в принципах самого капитана, ориентируясь на которые он жил и работал. Именно так, по отдельности: «жил» и «работал», разделяя эти понятии на «семью» и «службу». Обычно эти два понятия существовали для него параллельно и до сей поры не соприкасались. Врублевский же нарушил этот порядок, смешав «личное» и «служебное», а это представляло некоторую сложность для капитана.
— Я понимаю вашу реакцию, — голосом «главного перестройщика» посочувствовал Врублевский. — Вы — кусок вашей работы, капитан, и в этом ваша беда. Такие, как вы, обычно умирают холостыми… или разведенными. У вас прекрасная жена, красивая, с достаточно своеобразным характером и неглупая, а вы медленно, но неуклонно превращаетесь в железный капкан для бандитов. Уделяйте ей больше времени, капитан. Право слово, она того стоит. Работа — это очень важно в жизни мужчины, но это не единственное, что у него есть, и не стоит об этом забывать. Вам повезло с женой, и не надо приносить ее в жертву работе. Всех преступников все равно не переловите, а вот жену можете потерять. Я это говорю к тому, что, даже не зная вас, вижу перемены, в вас происходящие. Человек, который сумел завоевать любовь такой девушки, и человек, который сидит сейчас передо мной — совершенно разные люди. Вы перестали быть Сергеем Сидоровским и стали капитаном угро. Для вас эта ситуация необычна именно потому, что сами вы никогда бы не нарушили служебного долга из личных побуждений. Я имею в виду то «нарушение», которое «совершил» я, превысив свои… м-м… «служебные полномочия»…
— Перестаньте паясничать, — попросил Сидоровский. — Да, я не слишком свободно сейчас себя чувствую. Но не надо подбирать слова таким образом, словно вы говорите с примитивным служакой, наделенным одной извилиной, которого жена отправила «выразить благодарность». Кстати, она вообще не знает, что я решился на встречу с вами. И я догадываюсь, что более всего вы желаете сейчас послать меня подальше… Но поверьте, что при всей необычности ситуации, я действительно благодарен вам. Искренне благодарен. А что касается служебных обязанностей, которые я «никогда бы не нарушил»… То, если вдуматься глубоко, именно этим я сейчас и занимаюсь, предупреждая вас, что в ближайшее время постараюсь разнести группировку Березкина так, как только это возможно. И предлагаю вам небольшую фору во времени, чтобы вы успели уехать. Отойти от дел они вам уже не позволят, такого не бывает…
— Мне некуда ехать, Сергей Андреевич, — пожал плечами Врублевский. — Некуда, да я и не хочу. Наездился, набегался и навоевался. Хватит. В свою очередь я благодарен вам за предостережение и прекрасно понимаю, что такому человеку, как вы, этот шаг дался очень нелегко. Но я также честно заявляю вам, что я никуда не поеду.
— Стало быть, это принципиальная позиция? — нахмурился Сидоровский. Легкая неуверенность исчезла из его голоса, и движения стали уверенней, решительнее.
Обязанности и формальности были выполнены, акценты расставлены. Теперь в комнате находились два солдата, разведенные судьбой во враждующие лагеря. Непривычное для солдат бремя дипломатии осталось позади, и, как ни странно, теперь они понимали друг друга куда лучше, говоря на языке, хорошо известном им обоим.
— И все же подумайте, Владимир Викторович, — продолжал Сидоровский. — Вы, видимо, не понимаете, во что ввязываетесь. Это не ваша среда обитания. Вы здесь не выживете. Вы — боевой офицер, и тонкости криминального мира для вас губительно неизвестны. Я уже несколько раз на протяжении нашей беседы обращался к вам по имени-отчеству, показывая, что несмотря на кратковременность вашего пребывания в городе успел навести о вас справки, а вы даже не отреагировали на это. Поверьте: милиция намного сильнее, чем кажется с первого взгляда. Пренебрежительно думать о ней может только самонадеянный недоумок, наслушавшийся глупых визгов жаждущих сенсаций журналистов…
— Я вам верю. Я вас понимаю, — вежливо отозвался Врублевский, терпеливо переждав эту тираду, — И я даже желаю вам осуществить вашу мечту о полном искоренении преступности и «пожать руку последнему преступнику», исполнив тем самым и мечту Никиты Сергеевича. Кстати, то, что вы называли меня по имени- отчеству несмотря на то, что представлены мы не были, а ваша жена знала меня только по имени, я заметил. Могу даже предположить, что эту информацию вы получили в баре «Фаворит» — там видели мои документы. Я оценил и вашу осведомленность и быстроту действий. Приятно было познакомиться.
— Послушайте, Врублевский, — капитан заметно рассердился, на скулах заходили желваки, — вы же бывший офицер! Где вас учили честь мундира поганить? Вы же воевали! Воевали против таких же оголтелых засранцев, которым намереваетесь сейчас служить верой и правдой. Знаете, как это называется?
— Вот только произнесите это слово, и я вам морду разобью, — ровным голосом пообещал Врублевский. — И не читайте мне морали, капитан. Я не маленький мальчик, чтобы меня учить. Я сам делаю свой выбор, без подсказок. Вы делаете свою работу, я — свою, и не надо выяснять, что правильнее или лучше.
— Я пытаюсь вам это объяснить, потому что…
— А мне не надо ничего объяснять, — теперь разозлился и Врублевский, раны которого были еще слишком свежи, чтобы позволять тревожить их вот так грубо. — Вы офицер, и я офицер, но у нас разные специфики. Я не спорю, может быть, сейчас, при том, что творится в стране, и вас можно назвать «боевым офицером», но все же вы не знаете, что творилось там… И поэтому не суйте свой нос в мою жизнь! Я не собираюсь что-то объяснять или в чем-то оправдываться, я этим никогда не занимался и заниматься не собираюсь прежде всего потому, что не чувствую в этом необходимости. А это означает, что и виноватым я себя не чувствую. Вы судите со своей колокольни, я — со своей. Для вас я — бандит, а лично мне просто до чертиков надоело, что я, здоровый и сильный мужик, отдававший государству кровь, здоровье и силы, жил впроголодь и вся моя жизнь пошла насмарку только из-за того, что какая-то сволочь решила покормиться и пожировать за мой счет. И я нахожу приемлемым предъявить теперь этот счет тем парням, которые делали «бабки» на моей крови и на моем счастье.
